САНТАНА
Ирнике
Царапает не струнах мандолины
Какой-то иероглиф величальный. —
Сантана словно вылеплен из глины,
Приклеено лицо к усам печальным.
И временем, в морщинках разбегаясь, —
“Мария!.. Ма-а-рия!..” — в словах спекаясь...
Он сам как нож, — по рукоять в себя —
Пронзен насквозь, — любовью истекая...
До боли взгляд остановив, любя
И посерев лицом, — но не спуская
В игральный автомат жетон ребром. —
“Мария!.. Ма-а-рия!” — Прошу добром...
Усталая улыбка, извиняясь, -
Всплывает будто, — из каких глубин...
И пальцы, с декой медленно срастаясь,
Немеют, и ложится прядь седин -
В заметном повороте головы...
“Мария!.. Ма-а-рия!” — все шепчешь ты.
Очерчен лоб медовой прядкой света,
И выпуклостью сумрака отрезан.
И спелость губ дыханием продета
Сквозь свежесть боли молнией пореза.
Окрылки утонченных век дрожат. —
“Мария!.. Ма-а-рия!” — ты в память вжат...
И как ушат, — в разбросе голосов
Ты узнаешь, как новость, — холод встречи,
И взгляд как лед, и чувства — на засов,
И вздорный оборот испанской речи
Не утолить — как жажды кадыку:
“Мария!.. Ма-а-рия!” — плывет к венку...
И хрипнет голос, ветром раздуваясь,
Как сносит струйку медленной текилы.
И парусит мелодия, венчаясь, —
Любовь лишь разжигая с новой силой,
Когда ты исчезаешь, как земля...
“Мария!.. Ma-m-ma, mia! Ма-а-рия!”
ИНВЕРСИЯ ВРЕМЕНИ
У каждого есть в мыслях — календарь...
У Робинзона — лестница зарубок.
У Юлиана — пепелища гарь,
Империй лживый блеск — на царский кубок
Переносящих отсверки эпох...
И в каждом слове: Вера, Смерть и Бог!..
У каждого есть — стертый календарь!..
Настенною ботвой — в быту и в мире.
От Диогена, пляшущий фонарь, —
Нам временные рамки метит шире.
Но в мысленную эту темноту —
Кто мне огня приблизит?.. Тень — с версту...
Как холодно!.. Как сдавленно... В тиски
Сжимает время нас — до узких смыслов.
И пальцы трут отчаянно виски,
Как коды, подбирая к датам — числа.
Стена! — вперед... Назад — стена!.. Хреново!..
Во времени, как узник — замурован...
Меж будущим и прошлым — есть зазор.
И вот в него-то вытолкнет внезапно.
— Май?.. — Май!.. Пустырь. Дощатый, как забор, —
Помост... — Иль эшафот! — Да! Здесь есть — пятна!..
Выламывая узкую доску, —
Надежду ощущаю и тоску...
Поддав плечом и боль не ощутив,
Я оказался снова на свободе.
Но жизнь, не допустив императив,
Карманный календарик мне заводит.
Мне тесно, как в троллейбусе в час пик...
Вновь месиво — из лиц!.. И вновь — тупик!..
И Мёбиус завел бы календарь,
С мембранной проницаемостью споря.
Но как Тирана — называть мне: “Царь”?
“Да, время – деспотично,” — мысли вторят.
Я выберу эпоху поскромней,
Где лиц нет, дат... и нет календарей!
Не задавать вопросов. Жить в глуши.
Не выбирать друзей, погоды, пищи.
Лишь, в память обмакнув себя, пиши —
Роман, пересекая пепелище.
Как в зеркалах — отражена страна.
Ладонью — прикоснусь... — Стена! стена!...
Когда еще мы встретимся с тобой?
В каком году?.. Но это и не важно.
И уходя, оставить за спиной
Инверсионный след листов бумажных.
Еще трава — примята на столе,
И рукопись саднит дымком — в золе...
***
Ты прости, Ленинград, что как прежде — тебя называю.
В темноте, над Невой — вас коротким гудком обрываю.
Я протиснулся боком среди разведенных мостов...
Я иду — Гулливер, — весь в канатах, в камзоле простом.
Будет вновь, как во сне, уменьшаться придуманный мир, -
Чтоб вместиться в твои, Ленинград, измеренья квартир...
В их квадратные метры и в эхо колодцев-дворов,
В их брусчатые въезды и в стрижку деревьев Коро.
Наведенный на Зимний, ловлю — в перекрестье, в прицел...
Снова целится век уходящий. — Пустой, как пробел, -
Нависает в ночи, обесцвеченный солью морской
Небосвод, прикрывающий нас, как и прежде, — собой.