Николай САВОСТИН

МАЛЕНЬКИЕ ТАЙНЫ
МИНУВШЕГО

Памяти В.П.Астафьева

Была у Курбатова маленькая, но жутковатая тайна, отличная, совершенно не похожая на все остальные жизненные секреты. И уж наверняка ни у кого из друзей не было такой тайны. Ее очарование именно в непохожести, в аскетической суровости обряда, при котором он был приобщен к ней. Она не приятная, не неприятная, просто военная тайна, и все. Была взята подписка не разглашать ее, за нарушение грозила страшная кара, возможно – расстрел. Хотя что там разглашать? И вообще, сама эта тайна потеряла смысл пять с лишним десятилетий тому назад. Курбатов же так никому ее и не раскрыл. Сперва срабатывало опасение: подписку давал! Затем оно перешло в привычку. Незаметно эта тайна стала заветным оазисом, куда он убегал от скуки или жестокости жизни. И забыть он о ней никак не мог, она с годами приобретала новые оттенки, иную окраску, и теперь была чем-то вроде талисмана, грела сердце приобщенностью к чему-то необыкновенному, яркому, можно сказать, великому. Лишь в момент, когда он смотрел с женой фильмы о разведчиках, хотелось открыться…
Жизнь же текла размеренная, лишенная какого-нибудь подобия романтики. После войны – учеба в университете, скудная еда, затертая военная форма со следами от погон, редкие выпивки с друзьями под винегрет и селедку. Совместные воспоминания о боях, смешных случаях фронтовой жизни.
Сидят, один толкует: “Вот так стояла батарея зенитчиков, вот так располагался минометный полк, а наша рота вышла сюда…”, — и рисует прутиком на земле схему. Другой: “Только я открыл фляжку, только налил, как он жахнет, до сих пор жалко того спиртика…” А то еще: “Помнишь Лешку Аффиногенова? Когда он лег на гранату? Это она в хату залетела, а выбросить было поздно, иначе всех нас бы разнесло…” и т.д. и т.п.
Долго еще Курбатов не расставался с кисетом из посылки на фронт от незнакомой школьницы, и уже когда появилась возможность покупать папиросы, все еще форсил им – вытащит, бывало, из кармана, оторвет полоску от газеты, завернет козью ножку, чиркнет самодельной зажигалкой из винтовочного патрона, пустит громадные клубы дыма забористого самосада. А сколько их, друзей, ходило на протезах, без рук, с повязкой на глазу. Постепенно ушли…
Потом женитьба, взял однокурсницу, чтобы скрыть ее позор и избавить от проработок, так как она понесла от одного красавца-преподавателя, который уже в третий раз был обременен семьей и вовсе не думал узаконить свою связь с простодушной студенткой. Родившегося ребенка полюбил всем сердцем, никогда не подал вида, и так повел себя, что даже сам поверил: это родной сын. Поверил, и вроде бы и не делал над собой усилий, чтобы поступить столь благородно. Так он бросился бы поднимать с земли упавшую в гололед старушку.
Такой он был, по мнению некоторых, – придурковатый. Попросит кто-нибудь – отдаст последнюю трешку, а сам даже на хлеб и спички не имеет, и занять

больше не у кого. Он и нынче такой. Как-то на одном заседании сидел, записывал дорогой французской ручкой (жена из заграничной поездки привезла), тут один малознакомый научный сотрудник взял ручку посмотреть, глаза разгорелись, восхищается, спрашивает, где достал. Так Курбатов прервал его восторги: “Возьми себе, если нравится. А я шариковой люблю писать”. Тот поупирался, но все же взял…
Вскоре Курбатов убедился в том, что жена абсолютно равнодушна к нему, что она с трудом сдерживает раздражение, когда он пытается острить или говорить о своих научных концепциях. А сам он тоже не мог бы сказать, любит ли ее, просто с годами привык. Тем более, что жизнь не давала долгих периодов безделья, когда человек задумывается о таких пустяках, как любовь там или еще какие глупости, когда на человека находит печаль и раздумья о взаимоотношениях с окружающими.
После университета работал в райкоме, потом перешел в пединститут, защитил кандидатскую, — научный руководитель подсказал простенькую тему: коллективизация и местная печать, тут было много материала, не тронутого исследователями. Это теперь коллективизация приобрела иные оттенки, а тогда все было ясно и понятно, газеты же давали много фактов и живых свидетельств острой классовой борьбы в деревне на переломе. В последнее время Курбатову хотелось, чтобы его диссертация забылась. Дело в том, что с годами он понял ее примитивный уровень, ему было стыдно за то, что, в сущности, подверстал множество газетных заметок под готовые выводы, и при всем самолюбии отчетливо видел: наукой, конечно же, тут и не пахнет. Он ненавидел свою работу, изданную отдельной книжкой в рыжем дерматиновом переплете.
Курбатов заматерел, давно уже позабыл робость, преподавая историю, вел занятия раскованно, привлекая, так сказать, исторический юмор, и студенты его любили за веселый нрав, простодушие, доброту. При вспыльчивости он был очень отходчив, и иной раз мог “за находчивость” вывести “тройку” абсолютному тумаку. В сущности, он готов был сделать тайну из своей этой злосчастной работы о печати вокруг коллективизации. Он был рад, если бы эту его работу совершенно забыли. Это ведь теперь тема коллективизации приобрела некий негативный смысл, а тогда все было ясно и понятно – обострение классовой борьбы, с одной стороны кулак, с другой – бедняк: кто кого.
Вообще Курбатов избегал касаться подобных, словно бы минированных, воспоминаний. Была еще одна тайна, которую он хотел бы начисто забыть. Нет, он много бы дал теперь, чтобы вырвать с корнем это место судьбы, время от времени отравляющее жизнь своим ядом. Страшно сказать, страшно даже подумать. Он, тогда почти мальчик, восемнадцатилетний паренек, вчерашний фэзэушник, участвовал в самочинной расправе над полицаем. Тот хмурый морозный вечер во время похода по тылам, когда незабвенный Лешка Аффиногенов кинулся ничком на брошенную в окно гранату, чтобы спасти всех их, в том числе и хозяйку с детьми. Кошмарное видение само по себе – кровь на потолке хаты, вывороченный Лешкин живот… Погоня за полицаем, бросившим гранату и легкомысленно намеревавшимся таким образом разом расправиться с ними. Крепкий был гад, раскормленный. Поймали, и кому-то пришла мысль повесить его от имени граждан села. Его повесили на перекладине ворот сгоревшего дома, ноги доставали до земли, он

Скачать полный текст в формате RTF