Борис МЕССЕРЕР,
народный художник России

ПОСЛЕДНИЕ ПРОВОДЫ

Так случилось, что несколько лет тому назад я одновременно с Виктором Петровичем Астафьевым оказался участником Конгресса интеллектуалов, происходившего в Брюсселе. Этот конгресс был посвящен проблемам становления мира в Европе, был призван противодействовать распространению НАТО, в нем участвовали представители творческой элиты многих стран мира. Конгресс почему-то не клеился, разброс мнений был огромный, никто никого не слушал, возникла такая странная обстановка некоего равнодушия, формального отношения к важным делам. Председательствующий неожиданно дал слово Астафьеву, и каким-то непостижимым образом Виктор Петрович в одно мгновение собрал общее внимание своим простым неторопливым рассказом о житье-бытье маленькой сибирской деревушки близ Красноярска. Подробности простейшего человеческого существования, деревенского жизненного уклада, столь близкого и понятного каждому человеку, живущему на земле, захватили общее внимание. Эта речь была столь доходчива и пронзительна, что в зале воцарилась какая-то совершенно мистическая тишина. Его неторопливый простой говор, неповторимая интонация, тембр голоса, улыбка и это его мужское, МУЖИЦКОЕ обаяние буквально покорили весь зал. Несмотря на то, что все это переводилось на самые диковинные языки мира, разговор шел как бы вне перевода. Все им сказанное было так ярко и весомо, что его выступление произвело своего рода сенсацию, стало главным событием того памятного конгресса.
Естественно, что мой интерес к Виктору Петровичу необычайно возрос после этой встречи. Так случилось, что я вместе с моим соседом и близким другом Женей Поповым, Евгением Анатольевичем Поповым, писателем, который когда-то жил в Красноярске и знал Виктора Петровича, снова встретился с Астафьевым в Москве, и это наше общее знакомство стало для меня целой жизненной вехой. Виктор Петрович бывал в доме у Жени Попова и его супруги Светланы Васильевой, был таким желанным гостем, и мы замечательнейшим образом проводили время за рюмкой водки и беседах о всякой всячине. И первая “брюссельская”, и дальнейшие встречи у Поповых потрясли меня вот этим удивительным человеческим открытием: безыскусная интонация, удивительное знание жизни, крестьянская простецкая мудрость сочетались в Астафьеве с поразительным изяществом всей его личности. Все, чего он ни касался, любой темы, всё и всегда он делал с каким-то внутренним тактом, подспудным благородством. Мне кажется, что вот такой русский самородок, вышедший из глубины народной и сторицей вернувший народу все своими произведениями, и есть подлинный феномен нашего времени. И уж точно, что мы, живя в столицах, забыли о возможности такого вот естественного человеческого поведения.
Я не знаю, нужно ли касаться некоторых больных тем, связанных с именем Виктора Петровича. Ну, в частности, его некоторого неприятия, может быть, грузинского этикета или, как это сказать, – некоторых сторон грузинского характера. Думаю, что если в на

шумевшем рассказе о Пицунде “Ловля пескарей” и имелся определенный, стихийно возникший раздражитель для грузин, то он легко оправдываем тем, что в характере Виктора Петровича было, конечно, незнание многих условностей кавказского этикета, или, я бы сказал, подробностей грузинского уклада жизни. Ведь если бы он знал грузин лучше и точнее, то, конечно, это недоразумение быстро исчерпалось бы само собой, а не возникло в такой обостренной форме и не заняло бы на какой-то период совершенно неподобающее место в умах столичной публики. Потому что в характере Виктора Петровича никогда не было никакой агрессии, а было, наоборот, желание претворить каким-то образом обыденное, оказаться поверх барьеров, которые устанавливала жизнь, перейти к некому просветленному, общечеловеческому мироощущению. Мне не так уж часто довелось встречаться с Виктором Петровичем, но эти встречи запомнились навсегда. Вот мы провожаем его в Красноярск, и это последние проводы. Женя Попов, Роман Солнцев… Мы пьем “на посошок”, стоя за шатким аэропортовским столиком, в скромнейшей непритязательной обстановке вокзала. Но накал внезапного дружеского чувства, которое возникло в эти последние счастливые минуты, был столь ровен и силен, что для меня образ Виктора Петровича навсегда остался незамутненным и чистым шедевром светлого человеческого существования на земле. И в широком смысле, и в точном, в том, в каком Астафьев существовал в своем городе, в своей деревне, в своем любимом сибирском крае, патриотом которого он был до такой высокой степени.

Москва,
25 февраля 2002