что кажется будто каждая – океан, вытянутый в одну линию.
У городов Азии свой собственный самурайский норов
но города здесь редки и как свидетели преступленья – случайны
А горы… Не родился еще на земле такой Суворов
чтоб ходить через эти горы с армиями.
Лишь мы потомки разбойника Разина
и Пугачева сумели по этой земле рассыпаться.
Но как безнадежна моя дикая Азия,
как мне хочется отсюда вырваться.
Но каждому – свое, будь что будет,
все суета, судьба на все горазда,
к чему гадать. Из всех книг и судеб
я выбрал бы Екклесиаста.
Итак, снова – завтра среда,
погода отвратительна и неизменна
я помню только то что вас звали Лена,
что я говорил вам – ты, и ты была молода
и необыкновенна.
Помню я сам себя спрашивал и сам себе отвечал
что-то о красоте женской и о женской силе,
но теперь я понял то что всех женщин которых я встречал
вы красивее.
Интересно что вы думаете сейчас обо мне?
Наверное – “он погряз в недогадливости как в омуте
ведь такие вещи говорят не в письме,
а с глазу на глаз, в темноте в комнате”.
И вы правы опять, я недогадлив, я глуп ужасно,
как это говорят – жизнь несла меня в рукавицах грубых?
Но глупость моя она тоже чем-то прекрасна,
хотя бы тем что смешна для умных.
А вам смешна? Как жаль что я не вижу
вашей улыбки, вдруг она появилась
и голоса вашего и вашего смеха не слышу
не знаю что вы читаете и что вам приснилось.
Если бы я вас встретил случайно например в трамвае
вы бы мне рассказали все о себе и даже
о том кого вы любите,
что прочитали
и о новой картине увиденной в Лувре и Эрмитаже.
Вы милая манящая в своем непостоянстве
если бы мы с вами встретились то что бы вы сказали?
Проклятье, я опять забыл о непроходимом географическом пространстве
заполненном чем угодно только не вами.
Вы тоже хороши! В своей изменчивости скрытой где-то в темноте
под ресницами
вы могли бы превратиться в птицу и прилететь сюда в потоке попутного ветра.
Теперь гуляя по городу я буду заговаривать со всеми птицами
и от каждой птицы требовать ответа.
У меня сейчас такое странное чувство будто все живущие откинулись
на спинки кресел и замерли
и я остался один мне страшно как ночью на кладбище среди могил
Милая мисс Лена, вы знаете – у меня никогда не было матери,
у меня был друг, которого я убил.
Хотите я расскажу как это было
я и сейчас сижу в той самой комнате
где это случилось даже занавески висят так же криво
с вами можно быть откровенным – вы все равно ничего не запомните
А я все помню и тем более тот день не забыл
память мне как лакей послушна,
вечером он мне позвонил
и сказал что скучно
Он говорил что устал
что мир неуютен сложен,
он говорил что звал
всех но никто не может.
Он говорил весна (а была весна)
душу не лечит, в сердце не льет елея
он говорил что сегодня тоска
его сильнее.
Он говорил – знаешь
надоело все до черта
бывает ее встречаешь
и ведешь себя глупо гордо
Кажется уже нельзя назад
но впереди все страшно чуждо
но разве я виноват
что люблю ее больше чем нужно.
Голос его не срывался
все было несерьезно легко
он даже кажется засмеялся
когда говорил про нее.
он говорил нужно выпасть
уйти если считаешь себя честным
он говорил хочется выпить
да в целом городе не с кем.
только с тобой пусть вянет
пусть сгинет все страшным сном
а я ответил что занят
и никуда не пошел.
думаешь это легко вспоминать
в проклятых глазах моих нет ни одной слезинки
через два дня позвонила мне его мать
и позвала на его поминки.
и с трубкой в руке я застыл я молчал
и сердцу в груди было жутко туго
тогда я понял с ужасом осознал
то что я умертвил друга.
Но хватит историй о том чего никогда не было.
У нас зимою часто случается вьюга
и мы ловим такси и едем медленно
как раз мимо дома моего друга.
потом сворачиваем и плывем по течению
ночные прогулки в такси в ненастье –
мое маленькое странное увлечение
я целую чье-то запястье.
такси расшвыривает дверцы словно осьминог щупальца
и мы выходим из его чрева, мы бросаем его, мы лишены жалости,
перед нами совсем незнакомая улица
мы будем бродить по ней до самой усталости.
В знакомых местах всегда кто-нибудь мешает