Не разглядывай. Отвернись.
Любоваться страданьем стыдно.
Видишь — глаз мой миндалевидный
От смущения смотрит вниз.

К прутьям с трепетом подхожу.
Как прекрасен он, твой детеныш!
В глубине его глаз утонешь,
Видишь — руки ему лижу...

Улыбается он, гляди!
Дети добры — и ланям видно.
Ты его сюда не води:
Любоваться страданьем стыдно.

Ночью дождь прошел, и вода
Убежала, журча, по стокам...
Не учи его быть жестоким.
Перестань приводить сюда.

Отпусти меня в лес!
В плеск
Клейких листьев,
В пыланье лета.
Ты ведь сам — из травы, из леса.
Отпусти меня в лес.
В лес!

Мой детеныш совсем ручной,
Твои жесткие руки лижет.
Без меня он не сможет выжить.
Отпусти его в лес — со мной!
В камень сбитому “пятачку”,
Корму сытному в клетке серой
Волчьи челюсти предпочту,
Дуло мертвое браконьера
Предпочту.

Из-за струн стальных
Мы ведь тоже все понимаем.
Ваши лица запоминаем.
Боль и гнев прозреваем в них.

Отпусти меня в лес!
В кольцо
Быстрых рек, где трава и птицы!
Посмотри: на твое лицо
Тень от клетки моей ложится!..

СУМЕРКИ

Слетает с берез позолота,
И небо прохладой звенит.
Есть в сумерках властное что-то,
Какой-то печальный магнит.

Как будто в синеющей дали
И в облаке темных лесов
Спят вести забытых преданий
И звуки иных голосов.

Быть может, наш пращур далекий,
Закончивший день свой нелегкий,
Пудовые сжав кулаки,
Вот так же сидел у реки.

И думал, что день уже прожит,

Что птиц прекратилась возня,
Что поздно. Что завтра, быть может,
Уже не увидит он дня.

Что глупо так верить соседям,
Что ночь с ее страхом и тьмой
Таится пещерным медведем
Иль пущенной в спину стрелой.

...Мне ночь не грозит чудесами,
Тревожиться мне не резон.
Я мирно проснусь под часами
Под их надоедливый звон.

Но зорь этих тихие жатвы,
Но тени вечерней поры —
Как будто дымы, и пожары,
И древних нашествий костры...

***
Вздохнешь и руками, грустя, разведешь:
— Какая плохая пошла молодежь!

Куда ни поедешь, куда ни пойдешь,
В соседней квартире и в поезде дальнем:
— Какая плохая пошла молодежь! —
И вслед молодым поглядят с состраданьем...

Я тоже от сверстников не отстаю.
Твержу я, что нравы испортились ныне,
И вроде бы песни иные пою,
И вроде бы книжки читаю иные.

Но все же, но все же, простите, друзья,
Я знаю, что шутки со временем плохи.
Уходит послушная память моя
В далекие страны, в былые эпохи.

Вот Трою качает жестокая дрожь,
Не выстоять Трое в бою многодневном.
— Какая плохая пошла молодежь! —
И бороду в ярости рвет Агамемнон.

Вот римский сенат начинает галдеж:
— Какая плохая пошла молодежь!

Не верю я старости, скорой на суд.
Так было всегда и повсюду на свете.
— Какая... — Монтекки негромко вздохнут,
— Плохая... — подхватят в момент Капулетти.

В раздумье, не зная, где правда, где ложь,
Я улицей шел, потаенно вздыхая,
И думал о том, что пошла молодежь,
Как выше уже говорилось, плохая.

Но в этот момент мне подумалось все ж,
Что в общем-то зря мы на молодость ропщем.
Ведь если все время плоха молодежь,
Откуда же взрослым-то браться хорошим?

У юности, видимо, в том и вина,
Что, действуя смело и глядя лучисто,
Ошибки свои совершает она,
На наших ошибках не хочет учиться!
И грусть мягкой лапкой за сердце берет