Галина КУДРЯВСКАЯ
СПУСТИСЬ К НАМ,
ТИХИЙ ВЕЧЕР...
После июльского знойного дня наступил, наконец, тихий вечер
с долгожданной прохладой. Солнце еще угадывалось из-за высоких крыш подсвеченными
облаками, а листья на деревьях уже начали расправляться, жадно вдыхая
благодатный воздух. Все отдыхало...
Автобуса не было видно, и Вера Ивановна даже обрадовалась этому. Пройтись,
подышать, полюбоваться небом, просто побыть немного одной теперь ей удавалось
редко: дети, внуки, вечная суета городской неустроенной жизни. Она зашагала
по тротуару. Все радовало ее: и шум транспорта, и налет пыли на листьях
деревьев, и даже чей-то резкий смех. Сейчас все казалось окрашенным в
иные, сокровенные, сладкие сердцу тона.
Кто его знает, отчего, но так бывает, и это лишнее доказательство тому,
что главное не то, что снаружи, а то, что внутри. И если душу твою ничто
изнутри не гложет, она тиха и покойна, то свет, идущий от нее, невольно
отражается на всем окружающем.
“Маловато времени останется, чтобы побыть с бабулей”, — подумала Вера
Ивановна. Так сложилось, что в этот домик на Северных (в городе насчитывалось
более тридцати улиц с таким названием) она всегда шла с легким волнением.
Так ходят на свидание с дорогими сердцу людьми.
И хорошо, что свидания не были частыми и не вошли в привычку, рано или
поздно гасящую прекрасную взволнованность встречи.
Вера Ивановна шла к своим подружкам: дочке и матери. С Людмилой они знакомы
уже много лет, а бабулечка Фрося появилась из Киргизии после распада Союза
и не столько из-за того, что жить там русским стало несладко, а из-за
годков — ей было уже за восемьдесят.
Как-то сразу меж Верой Ивановной и Евфросиньей Петровной завязались очень
теплые отношения. Старушка и видела, и слышала уже плоховато, но это не
мешало их общению. Сядут рядом, держась за руки, глядят друг на друга
и говорят. Больше говорила бабуля, знакомых тут у нее не было, и по старости
завести их уже непросто, и все дочерины подружки оказались кстати и ей.
К приходу Веры Ивановны у нее всегда были припасены четушечка самогонки
и какое-нибудь немудреное угощение. Они беседуют, трижды пригубив самогонку,
разведенную кипятком, пьют чай, часто касаясь друг дружки руками, как
бы убеждаясь: “Ты тут? — Тут-тут...” А потом приходит с работы Людмила,
и Евфросинья Петровна, подняв глаза к потолку, перекрестившись, говорит:
“Спасибо Господу Богу за хлеб, соль и воду”, и тактично удаляется, не
мешая их, как она выражается, молодым разговорам.
Вера Ивановна дошла до трамвайной остановки и задержалась: народу много,
значит, скоро трамвай будет, подольше с бабулей посижу. Несколько лет
назад трамвайную остановку, по соображениям властей, ведомым только им,
перенесли, и теперь она оказа
лась прямо напротив здания тюрьмы. Серый высокий забор,
несколько рядов колючей проволоки, внутри еще ограждение из сетки, окна,
заколоченные наклонными щитами так, что свет может проникать в них только
снизу. Окна, через которые нельзя ничего видеть. У Веры Ивановны похолодело
внутри, когда она представила себе, как это страшно.
Эту тюрьму она знает давно, и не только потому, что живет многие годы
недалеко и ходит в домик на Северных мимо, каждый раз спотыкаясь взглядом
об это, как она называет, препятствие жизни. Есть у нее давнишние, свои
собственные, опыт и счет к этому безобразящему город сооружению. Но столько
лет прошло с тех пор, когда она совсем юной девчонкой приходила сюда на
свидание к отцу, первое после его полугодового заключения. И было такое
потрясение ума, сердца, такое ощущение неправильности, несправедливости
жизни, сломавшей ее любимого сильного отца, что вечером она уже металась
в горячке. Теперь все стало иным, так что она тот прежний опыт запрятала
глубоко в себе, словно и мир, и век, и жизнь та, прежняя, были не нынешними.
И тюрьма не нравилась ей не из-за томящейся болью памяти, а тем, что угадывала
за этими стенами невозможность жизни, а может, и самой надежды на нее.
Все на остановке стояли лицом к тюрьме, словно она притягивала взгляды.
Трамвая не было, народу на остановке прибывало. Подошли две молоденькие
девушки в коротеньких юбчонках. Из-за здания тюрьмы показались с тяжелыми
сумками мужчина с женщиной, остановились чуть поодаль, опустив на землю
поклажу, давая рукам отдохнуть, и женщина встала лицом к тюрьме.
Сумерки сгущались. И в странном дрожащем мареве Вера Ивановна вдруг поняла,
что никто тут, на этой остановке, кроме нее, не ждет трамвая. На какое-то
мгновение, как в дурном сне, она ощутила себя и все происходящее вне времени
и пространства. Показалось, что трамвая никогда не было и не будет, что
остановка — лишь оправдание людям, стоящим группками, лишь возможность
для них находиться здесь, напротив этой тюрьмы, смотреть на запечатанные
окна и ждать, ждать, бесконечно ждать, когда кто-то, живущий в этом страшном
доме, отзовется.
Раздался странный звук, похожий на свист, и все на остановке встрепенулись.
Тотчас что-то пролетело от тюрьмы над ограждениями и упало близ трамвайных
Скачать полный текст в формате RTF