(она только чуточку занемогла),
свергаю — о Господи! — в бездну стола...
и плачу... и бедствую... и торжествую...
АВТОПОРТРЕТ
Неужели, вон тот — это я?
Ходасевич.
А я, наверное, смешон, —
ты не находишь? —
Я как будто
Среди одетых — нагишом
и босяком — среди обутых,
и холодно, и стыдно мне,
а я ничуть не озабочен,
чтоб отвернуть лицо к стене
от неминуемых пощечин.
Пусть на меня еще никто
не показал, но то-то смеху,
что я не просто без пальто,
не застегнуть забыл прореху,
не спьяну попугать горбом
решил, — а даже вроде назло
не утыкаюсь в стену лбом,
как бы подлить желая масла.
С высокомерием шута,
в богоизбранничестве неком —
держу усмешку возле рта
вполоборота перед веком
и, неудачник средних лет,
подозреваю, что, быть может,
одет ли я, или раздет,
так никого и не встревожит.
РЫБНАЯ ЛАВКА
Забудь попробуй рыбных лавок
мемориальный холодок! —
Среди безгласных и безглавых
трезубцы, воткнутые в бок.
Шибает роскошью севрюжьей,
томит излишеством икры.
Бдят продавцы во всеоружье,
внушая правила игры.
Слова полны благого смысла,
вальяжны жесты у вельмож.
Взглянул на цены бы — и смылся,
а тут умри — не увильнешь!
Кольчуга блещет, а не фартук,
в чешуйках краги до локтей.
У них загривки — для инфарктов,
от них не может быть детей!
На них не может быть потопа,
чума — видали и чуму! —
Нет ничего на свете, чтобы
неясно было, что к чему.
Знак высшей доблести за ухом
торчит, очиненный остро...
Ну как, собрался ли ты с духом
спросить селедку грамм на сто?
Что им хула твоя и слава, —
у них позиция тверда:
владеть землей имеют право,
а ты, как рыба — никогда!
***
Долго ль мне гулять на свете...
Пушкин.
Где он ходит, мой предатель?
Кто предаст меня и как?
Перетрусит ли приятель?
Расхрабрится ли дурак?
Иль — миляга-парень с виду,
пухлощек и яснолик —
утолит свою обиду
возомнивший ученик?
Иль привыкший, словно плотник
(план есть план, е... мать!),
тридцать сребреников потных
дважды в месяц пропивать?
На орла гадай и решку,
за какие сел грехи.
Не за ту ли за усмешку?
Не за эти ли стихи?
Не увижу больше сына...
Ландышей не принесу...
Плачет верная осина
о гуляющем в лесу!
***
За руки белые меня
берут, как хулигана.
Две гимнастерки, два ремня,
два вежливых нагана.
На все четыре сапога
подкована свобода.
Я сразу вырос во врага
перед лицом народа.
Меня сгибают пополам,
пихают в черный ворон.
А вся Россия по углам
за нищим разговором.
Толкует про житье-бытье,
пьет мертвую со скуки,
пока мне именем ее
выкручивают руки.
ТРИ СОНЕТА
1
По всей эпохе высятся кресты,
и на небо взглянуть — уже заслуга!
Живешь — и столбенеешь от испуга
перед лицом разнузданной тщеты.
И горестней душевной глухоты
на свете нет, наверное, недуга:
жгут истину, в тюрьму сажают друга,
а ты живешь, поплевываешь ты.
Но вот — еще: живешь не так, как все!
Все крутятся, как белки в колесе,
а он поверх голов глядит куда-то.
Ату его, родимого, ату:
пнуть и распнуть — пусть знает высоту!..
... О, Господи, спаси слепое стадо...