Олег ТАБАКОВ: Пока Астафьев был на земле и в русской литературе, меня не покидало ощущение духовного порядка. Съездить к Астафьеву в Красноярск – как причаститься, прочитать его новую повесть или роман – как глаза промыть, заново почувствовать жизнь, ее реальные ценности и заботы. Из мясорубки великой войны он вынес свое понимание жизни и смерти. Он нашел дальнобойные единственные слова для того, чтобы обжечь читателей той правдой, которую хранил в себе. До последнего дня, до последнего слова своего он ни разу не покривил душой. Он был национальным писателем в самом высоком смысле этого трудного понятия. Уход Виктора Петровича Астафьева – это не только тяжелая потеря для всех его друзей и читателей. Это невосполнимая потеря для всей России.

Александр ВОЛОДИН: Нет сил поверить, что его не стало. Какая личность, какой писатель! Когда я прочел его “Царь-рыбу”, был ошеломлен, ошарашен, что такая проза, такое слово возможно в наше время. Его уход – горе нашего поколения, горе нашей литературы. Его книги – совесть военных лет. Им время не страшно.
(Прошло несколько дней, и сам Александр Володин тоже ушел из жизни.)

Борис СТРУГАЦКИЙ: Такие люди рождаются раз в сто лет. Он рассказывал о войне как о тяжелой, грязной работе, говорил о том, как ломает она жизни и судьбы, как трудно остаться личностью. Астафьев личностью остался, ни под одно из времен не приспосабливаясь. Вот это “неприспособленчество” всегда восхищало в нем.

Даниил ГРАНИН: Виктор Астафьев был очень хороший прозаик, писатель и человек с характером. Это был настоящий солдатский характер. Мне особенно дорога его военная проза: Астафьев один из немногих, а может быть, и единственный, кто показывал всю грязь и мерзость войны. Его книги говорили о войне так, как мы не привыкли – не с точки зрения победы, а с интонацией трудной и горестной. У нас были с ним расхождения, конечно, а как же иначе. И в нем особенно ценна была независимость. Он был по-настоящему независим.

Фазиль ИСКАНДЕР: Я очень любил Виктора Петровича Астафьева и как писателя, и как человека. Он был одним из выдающихся писателей нашего времени. Его произведения – и “Царь-рыба”, и “Последний поклон”, и “Прокляты и убиты” — всегда захватывали душу и читались с огромным интересом. Все, о чем было написано в его книгах, он видел, знал и пережил сам. Это необыкновенный тип писателя, пользующегося личными первоначальными впечатлениями. Я думаю, что его творчество останется навсегда.

Константин ВАНШЕНКИН: Это был настоящий солдат – битый, стреляный, неунывающий, веселый и печальный, сердечно добрый и по-настоящему злой, порой грубый. Все в нем было. Он цеплял читателя, что называется, за живое. Не все его принимали, и это естественно – он был ни на кого не похож в нашей прекрасной литературе о былой страшной войне. Ведь, кроме общей, война у каждого была еще и своя.

Он написал и немало иной, нежной прозы, но главными в нем сидели те четыре года. Он был словно тот партизан, который не знал, что война кончилась, и все пускал эшелоны под откос, — все писал о войне свои бесстрашные пронзительные книги.

Анатолий ПРИСТАВКИН: Мы потеряли одного из самых великих писателей, который был совестью нации. Виктор Астафьев не мельтешил, не суетился ни по каким поводам, а сидел в глубинке, колол дрова и писал свои замечательные произведения. Не случайно к нему за советом ездил президент. Не случайно к нему обращались россияне в трудные моменты по самым насущным вопросам. Он прожил полноценную жизнь, какую только может дать своему гражданину российская история.
Это был совершенно народный человек, невероятного внутреннего убеждения и внутренней крепости. Несмотря на то, что он болел, был немолод – он имел стержень – крепчайший нравственный стержень, который, как говорится, держал его на плаву.

Валентин НЕПОМНЯЩИЙ: Ушел еще один старик, один из столпов нашей русской культуры, который воплощал в себе страдающую совесть русского народа. Это был один из последних рыцарей русской культуры и “среди пуганой русской словесности” (говоря его словами) он стоял как Брестская крепость.

Борис ПАНКИН: Не только коллеги по цеху — литераторы — оглядывались на слово и дело Астафьева. Не только для них служил он живой совестью. И не только они побаивались согрешить лишний раз перед его единственным, оставшимся с войны, но всевидящим оком. Властители, политики, бизнесмены шли к нему на поклон, особенно последние полтора десятилетия. Но – много было званых, да мало избранных. Что ж, одни не без облегчения скажут себе, что теперь уж не на кого оглядываться. Для других – память о нем будет звучать как набат.

Евгений КОЛОБОВ: Что я могу сказать? Это большая трагедия и для меня лично, и для страны. Россия и так исчезает. Скоро мы останемся без подобных Виктору Петровичу личностей, с одними ворами. Смерть Астафьева – громадная потеря для русской культуры.

Михаил УСПЕНСКИЙ: Больше таких не будет. Литература стала обычной профессией вроде топ-менеджера. Книга превратилась в текст, литераторы сделались работниками сферы обслуживания, число их сократилось до востребованного книжным рынком значения…
Вместе с Астафьевым ушел и Настоящий Русский Язык. Осталась какая-то сильно американизированная феня, слабо украшенная экономическими и уголовными терминами. Некому теперь стукнуть кулаком по столу, чтобы на корню пресечь готовящуюся реформу русского языка – такую, чтобы двоечникам было удобно, а образованным людям – тошно.
Некому теперь сказать людям горькую и жестокую правду о них самих. Астафьев говорил, не боялся. Он заслужил это право судить нас по делам нашим.
Его правда была близка и понятна даже людям иных языков и наречий, поскольку все мы живем на одной планете и плывем в одной лодке… Он хотел, чтобы