Татьяна ДОЛГОПОЛОВА

СЛОВО

Когда с тобой что-то случается впервые, ты запоминаешь это надолго. Может быть, навсегда. Первый раз в первый класс. Первая любовь. Первый поцелуй. Сегодня меня впервые назвали быдлом. Все говорят: плюнь, забудь. Не могу: когда с тобой что-то случается впервые, ты запоминаешь это надолго. Может быть, навсегда.
Я просто ехала в переполненном автобусе и задыхалась. В транспорте у меня всегда что-то происходит с обонянием: я улавливаю с десяток запахов одновременно. Как будто у меня несколько ноздрей, и каждая работает автономно. Моя боевая подруга, непотопляемая Таня Вёрескова, списывает это на то, что я родилась в год Собаки. По китайскому календарю. “Вот откуда такой собачий нюх!” — говорит. А то, что я — ещё по какому-то календарю — родилась под знаком Рыб, но абсолютно не умею плавать, на Танину веру в гороскопы не влияет никак. Вот залог прочнейшей веры: видь только то, что тебе удобно. Остальное отправляй за поле зрения — благо, на затылке глаз нет. Я ехала в переполненном автобусе и маялась от присутствия одеколона — слева, бензина — снизу, свежей кожи — вероятно, от чьей-то новой сумки, и разогретого металла — от дрожащих стен автобуса. Это были сносные запахи, здесь же были и несносные, о них я старалась не думать. Утешал тонкий хлебный дух: кто-то вёз буханку. Пихали и толкали со всех сторон, и после двух нерядовых тычков я услышала:
—Да подвинешься ты или нет, быдло!
На затылке глаз нет, я не поняла, что это обо мне. После третьего тычка удалось оглянуться. Тётка смотрела точно на меня. Целенаправленно. В глазах её ничего не было, кроме зрачков. Почему-то подумалось, что у неё — вот ужас! — может быть, есть дети. С такими же глазами. Четвёртый уровень развития, как сказала бы моя боевая подруга, непотопляемая Таня Вёрескова, подразумевая под высшим уровнем седьмой. Где-то она вычитала такую классификацию, уверовала в неё и не пускала несимпатичных выше четвёртой планки. Очень удобно: провёл черту, и всё. Себя отнёс к меньшинству: хорошего всегда мало, увы.
Тётке и на четвёртой планке было уютно. Она уже поняла, что я не двинусь, убрала с меня глаза, но на всякий случай приказала:
—Ну! — и сама подвинула меня, надавив чьим-то зонтиком на мою левую почку.
До работы я добралась почти к обеду. Толстый Дюша сказал, глядя в компьютер:
—Тебе звонили. Два раза.
—Дюша, меня сейчас быдлом назвали.
Дюша не отрывался от компьютера.
—Я расстроилась, — настаивала я.
—Плюнь, — утешил Дюша, — меня вчера жена знаешь как назвала?..
У Дюши трое детей и девяностокилограммовая жена. Сам Дюша вряд ли легче, но уверяет, что в сравнении с ней он — просто подросток. Я считаю, что вовсе не жена — причина его вечной подростковости. Например, о том, что он — Андрей Валентинович, не знает даже начальник отдела кадров. Наверное, в анкете так и написано: “Дюша”.
Меня называли лентяйкой и тунеядкой, кровопийцей и сердцеедкой, кисой и лапочкой, дурой называли,

идиоткой и даже сволочью. Всякое бывало. Но всё это как-то не царапало: киса-лапочка — вообще не в счёт, сволочь — вовсе не обидно, если идти от этимологии, а в том, что я не тунеядка, не кровопийца, не дура и не идиотка, я всегда могла себя убедить. Убедишь себя — и всё, не царапает. С “быдлом” было труднее. Не убеждалось. Может быть, от нечёткого понимания смысла слова. Я подошла к книжному шкафу. Сергей Иванович Ожегов шестьдесят второй страницей пояснил: “Быдло (прост., презр.) О людях, которые бессловесно выполняют для кого-нибудь тяжелую работу.” Как с меня писал. Тётка быдлом не была. Может быть, она и выполняла для кого-то какую-нибудь тяжёлую работу, но не бессловесно. И словеса её были ничуть не легче, чем работа: били наповал. “Быдло” вошло в мою левую почку вместе с чьим-то зонтиком, зонтик открылся, внутри стало тесно.
— Дюша, так как тебя вчера жена назвала? Ты не сказал.
— Куркулём, — ответил Дюша в компьютер.
— А ты ей что?
— А я сказал, что если я не буду куркулём, она дотянет до центнера.
Дюша не был быдлом. Он умел ответить. Он работал с удовольствием. И имел осмысленные глаза. Пожалуй, боевая подруга моя, непотопляемая Таня Вёрескова, поставила бы Дюшу выше четвёртого уровня. На пятый.
Непотопляемую Таню Верескову однажды всё же затопило. В бытовом смысле: прорвало кран. Пришёл водопроводчик — красавец, кавказец, человек от русской литературы неизмеримо далёкий, но культуры не чуждый: чинил кран и косился на висящий в прихожей портрет Блока. Портрет был древний, благородно-пожелтевший, Блок взирал на ремонт водопровода из блаженной тьмы девятнадцатого века, нарядного кружевного воротничка и нимба неземных кудрей. Красота притягивала, водопроводчик не выдержал:
— Это кто, твоя бабушка? — и безуспешно поискал на Танином лице сходства с портретом.
Простые люди — у них головы утопическими идеями спасения человечества не забиты — они всегда не в бровь, а в глаз. Блок, конечно, не был Таниной бабушкой, но что касается символизма — Таня далеко продвинула блоковские традиции. Таня видела символы во всём, а гороскопы и сны считала просто путеводителями по жизни.
— Не покупай такие обои, что это на них? Виноградные гроздья? Зачем это тебе? Ещё вина в твоей жизни не хватало! Купи вот эти — с птичкой и гнёздышком. Гнездо — уют. Может, семью заведёшь.
Хотелось ли мне заводить семью — вопрос не стоял.
— Не подписывайся так, полной фамилией, у тебя там одни “о”, сплошные круги! Ты их сосчитай — девять! Девять кругов ада...
Хотелось ли мне в рай — никого не интересовало.
А фамилия моя — и вправду длинная и протяжная, как “Болеро” Равеля, мне действительно надоела: пока выговоришь, пока выпишешь... Иногда казалось — сбудутся Танины мечты и об уюте, и о подписи, попадись мне на пути человек с короткой фамилией. Какой-нибудь Бор. Или Куц. Но он всё не попадался.
Я обложилась рукописями. Глядеть в них не хотелось. Какой интерес глядеть в чужие рукописи, когда дома на столе лежит своя. Незавершённая. На свою времени не хватает, а я здесь сижу и ради кого-то бес

Скачать полный текст в формате RTF