Владимир ИГНАТЮК
ДВОЕ НА ОСТАНОВКЕ
(повесть из прошлого)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
САМОЛЕТ ОТПРАВЛЯЛСЯ В СЕМЬ УТРА, НО В ЧЕТЫРЕ ПУЛЯЕВСКИЙ
БЫЛ УЖЕ НА НОГАХ, ПИЛ НА КУХНЕ ПРЕСНЫЙ ЧАЙ СО ВЧЕРАШНЕЙ ЗАВАРКОЙ. ДОМ
ЕЩЕ СПАЛ.
В ОТКРЫТУЮ ФОРТОЧКУ СВЕЖО И ПРЯМО ВЛИВАЛАСЬ ТОЛЬКО ТЕМНАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ
СЫРОСТЬ. МАШИНЫ ЕЩЕ НЕ ХОДИЛИ, ИНОГДА ЗАБЛУДШЕЕ ТАКСИ СПЕШИЛО ВЫРВАТЬСЯ
НА ГЛАВНУЮ, ОСВЕЩЕННУЮ ВСЮ НОЧЬ МАГИСТРАЛЬ, ДА НЕТОРОПЛИВО ЧАВКАЮЩИЕ ПО
РАН-НЕЙ ГРЯЗИ ШАГИ РАВНОДУШНОГО ГУЛЯКИ — ВОТ И ВСЕ,ЧТО СЛЫШАЛ ПУЛЯЕВСКИЙ
ИЗ ФОРТОЧКИ, ТОГДА КАК САМ ОН БЫЛ АБСОЛЮТНО УВЕРЕН, ЧТО НА УЛИЦЕ СЛЫШНО
ЕГО, ПУЛЯЕВСКОГО, ПРЕДУТРЕННЕЕ ПОКАШЛИВАНИЕ, НЕ ГОВОРЯ УЖЕ ОБ УТРОБНОЙ
ДРОЖИ ВОДОПРОВОДА, КЛОКОТАНИЯ ПАРА В ТРУБЕ ГОРЯЧЕЙ ВОДЫ. А КОГДА ИЗ СПАЛЬНИ
ВЫШЕЛ СОННЫЙ, СЕРЕБ-РИСТО НЕБРИТЫЙ ТЕСТЬ, МОЛЧА КИВНУЛ ПУЛЯЕВСКОМУ И ЗАПЕРСЯ
В СОВМЕЩЕННОМ САНУЗЛЕ,ТОТ УЖЕ ТВЕРДО ЗНАЛ,ЧТО ПРОСНУЛСЯ ТЕСТЬ ИЗ-ЗА НЕЖНОГО
БЛАГОВЕСТА МЕТАЛЛИЧЕСКОЙ ЛОЖЕЧКИ, НЕТОРОПЛИВО БУЛТЫХАЮЩЕЙСЯ В СТАКАНЕ
ТЕПЛОГО, СВЕТЛОГО, ЧЕРЕСЧУР ПЕРЕСЛАЩЕННОГО ЧАЯ.
ТЕСТЬ ТРИ РАЗА ШУМНО ВЫСМОРКАЛСЯ. ГРОМ И СКРЕЖЕТ.
— СЭ, — СКАЗАЛА ЛЕВАЯ НОЗДРЯ.
— ЛЯ, — ПРОДОЛЖИЛА ПРАВАЯ, — ВИ! — ПОДЫТОЖИЛИ ОНИ ОБЕ ВМЕСТЕ, И ТЕСТЬ,
КЛАЦНУВ ЗАТВОРОМ ТУАЛЕТНОГО ШПИНГАЛЕТА, ВЫШЕЛ НА КУХНЮ.
— ЩАЙКА — ЭТО ХОРОШО УТРОМ, — ЗАДУМЧИВО СКАЗАЛ ТЕСТЬ, — ДОБРОЕ УТРО, ЖЕНЯ...ЩАЙКА
ПИЛ? — ТЕСТЬ ГОВОРИЛ С СИЛЬНЫМ ТАТАРСКИМ АКЦЕНТОМ — ВМЕСТО “Ч” — “Ш”,
ВМЕСТО “У” — “А”. ВМЕСТО “ЧАЙКУ” —”ЩАЙКА”.....
Обычно тесть вставал раньше всех, кипятил воду, ополаскивал
заварной чайник, засыпал две десертные ложки чая (“Индийский” I сорт,
другого не пили), ждал, когда он настоится, отливал себе половину заварки,
опять доливал кипяток — это для остальных, которые встают позже. “Люблю
крепкий щайка” — говаривал тесть, и все привычно соглашались с ним.
Было ли дело в мягкости характера или в прирожденной склонности к самосохранению,
но замечал за собой Пуляевский и, надо сказать, с большим неудовольствием
ощущал неистребимую потребность соглашаться. Жизнь его шла, бежала, текла,
останавливаясь иногда в тихих местах, проходила она по руслу выверенному
и выкопанному чужими руками.
В оросительный канал имени Пуляевского входили иногда другие ручейки,
он покорно нес их до некоторого поворота, определенного тоже кем-то извне,
без сожаления оставлял их, спеша жить дальше. Разумеется, бывало так,
что где-то в горах блестели молнии и мелькали дожди. Ручей превосходил
себя, смахивал на мощный поток, но из берегов не выходил.
О нем нельзя было сказать — красив, умен, добрый и отзывчивый человек,
— слишком лестная характеристика, — но можно было —недурен, неглуп, незлой
и нежадный. В общем — неплохой человек.
— ВСЕ-ТАКИ ЛЕТИШЬ? — СПРОСИЛ ТЕСТЬ, — НЕ ПЕРЕДУМАЛ? СМОТРИ, ОШИБКА ВЫЙДЕТ,
ПОТОМ ПОЗДНО...
— ЛЕЧУ, — ОТВЕТИЛ ПУЛЯЕВСКИЙ. ОН ПОСТАРАЛСЯ СКАЗАТЬ ЭТО ТВЕРДО, ЧТОБЫ
ТЕСТЬ ПОНЯЛ ЕГО РЕШИМОСТЬ, И ДОБАВИЛ ЕЩЕ СУШЕ, — А ЧАЕК Я ПЬЮ ВЧЕРАШНИЙ.
ВОТ ТАК...
— ЗАВАРИЛ БЫ СВЕЖЕГО, — УДИВИЛСЯ ТЕСТЬ.
— НЕ НАДО, — ПРОИЗНЕС ПУЛЯЕВСКИЙ ЗНАЧИТЕЛЬНО. С СЕГОДНЯШНЕГО УТРА ОН ДЕЛАЛ
ТОЛЬКО ТО, ЧТО ХОТЕЛ ДЕЛАТЬ САМ. А НЕ ТО, ЧЕГО ЖДАЛИ ОТ НЕГО ОКРУЖАЮЩИЕ.
Работал Женя Пуляевский в специальном конструкторско-технологическом
бюро, инженером.
Химическая и электрофизическая лаборатории находились рядом, через стенку.
В первой выстраивались оплетенные тальником, осыпанные опилками, пыльные
двадцатилитровые бутыли с формалином и кислотами, стояли картонные ящики
с колбами и пробирками. В вытяжном шкафу гудели невидимые вентиляторы.
Под стеклянным колпаком, скорее для красоты, нежели для надобности, покоились
старинные аналитические весы.Здесь постоянно пахло аммиаком и сероводородом.
Два раза в день проходил Пуляевский через химическую лабораторию. К девяти
часам — в свою, электрофизическую, в восемнадцать — обратно, отправляясь
домой, сухо здоровался или прощался с девушками-лаборантками, имена которых
помнил до сих пор неважно, а потому обращался к ним поспешно, глядя в
сторону, если к кому-нибудь нужно было обратиться персонально.
Девушки очень скоро к этому привыкли и отвечали Пуляевскому понятным равнодушием.
В общем отношения с ними складывались у Пуляевского вполне корректные,
но не более чем официальные. Со всеми, кроме Светы.
Она приходила на работу позже всех — к десяти, позже, чем сам начальник
обеих лабораторий Алексей Львович, но никто не обращал на это внимания.
Света имела право приходить позже всех. Во-первых, она жила где-то очень
далеко, чуть ли не в Мормышках. Во-вторых —у нее была сложная личная жизнь.
Это неправда, когда говорят, что первые тридцать лет, которые человек
проводит на Земле, все встреченные лица разные — оригинальные и неповторимые,
а после тридцати становятся похожими на уже виденных ранее.
Света не походила ни на кого. Ей было двадцать шесть.
Высокая, красивая, с голубыми глазами. С неопределенно ласковой улыбкой.
Фея.
Алексей Львович, начальник, появлялся в лабораториях не раньше девяти
тридцати.
Сначала он задерживался у химиков, колдовал в вытяжном шкафу, поднимая
пробирки и разглядывая каждую на свет.
Скачать полный текст в формате RTF