З М Е Й

Для забавы запусканья змея ничего нет лучше суховея — нудного юго-восточного “из пекла пустыни” ветра в августе, обычно приносящего и пыль, и зной, и гибель влаге, но — ровного, так скажем: “ламинарного потока”, — весьма и очень даже пригодного для вышеназванного действа детства.
Друзья-приятели мальчишествуют соответственно летам под посвист сусликов на плоской вершине Бойни — горы, поросшей кое-где чилижником, с которой страшно зимою, выветренном камешнике — удобно готовить к полёту “аппаратик” — лист “папиросной” бумаги, наклеенный на крест-накрестовый каркас из тонких дранок, стянутый вверху подобно луку тетивою-дратвиной; до миллиметра отцентрована трёхповодковая уздечка-пута, привязана к петле “десятый номер” нитка, расправлен длинный “игрековый” хвост-балансир, утяжелённый на конце картечиной, — давай! — отпущенный прямоугольник, покачиваясь, плавно взмывает и постепенно отдаляется “на всю катушку”; иногда — и на две.
Змей застывает перед облаком, как будто перед митрой — уреус египетский; катушечная нитка — внатяг, и запускатель осязает г у л; так зачастую бывает при утоленьи жажды в жару колодезной водою: зубы заходятся, и ломит, и немеет — во лбу.

РОЩА

Здесь даже самый заскорузлый и случайный посетитель чувствует, испытывает на себе наружное и должное влечение — влиянье зримой силы м е с т а .
Стволы берёз — лилейно-лебединых, боттичеллиево-модильяниевых, вертикально-параллельных и лекально перевитых ветвями в кронах линий, таких любимых всеми в золотые и в серебряные, и в иные времена, — в весенней роще не темнеют корою, в отличье от других деревьев, которые, насупясь, обступают, уменьшаясь хмуро в отдалении, наоборот, — светлеют, расширяясь, вразбег белея берестою, и не ты их, а они тебя, переполняя, обнимая, пьют-поют-пленяют и пьянят.
Искатель наростей полезной чаги, целебной при телесных болезнях, прислоняется к стволу и долго смотрит; просветляется в его душе, — легчает.

СОЖАЛЕНИЕ

Некрасовские места: деревня — Солнечное, ранее — Говёнки.
Там, в конце семидесятых — “застойных-застольных”, тогдашний, старший годами, бывалый (образование? — два института: двенадцать лет отсидел, — за что? — за дело) напарник мой, заядлый рыболов-охотник, говорил так, покойник, — земля ему — пухом: досадно, обидно, но в нашей стране, в этом сранье ворья, вранья — словно комарья, будто воронья, как грязи — видимо-невидимо повсюду вокруг; не отмахивайся, парень, мол, — херня, Бог, конечно, —

не фрайер, не выдаст, но всё-таки — остерегайся, мой друг.
Россия — не Азия и не Европа, и не Евразия, нет, — Азиопа.

ТЕТЕРЕВА

В окрестностях деревни Глинки зимою на матёрых одиночных деревьях-берёзах тетерева-кувшины — будто развешаны и наполняются отвесным многоярусным струеньем почек-веточек, — жируют вволю тонкогорлые: пониже — обливные тетёрочки, повыше и на самых вершинах — лирохвостые косачи.
Классические, обтекаемые эти формы доверху налиты в памяти сравнительно ещё недавним, но , к сожалению, прошедшим временем;
а в настоящем — очевидец с болью и тоской в душе свидетельствует: выбиты красавцы-”смородинки” браконьерами “из малопулек с подъезда”, в том числе, по-видимому — сослепу и спьяну, расстреляны и надувные, расписные, наивные, налаженные на жердинах “чучёла” местного охотника любителями лапшички с тетеревятинкою...
Впрочем, — прошу прощения, предполагаемый читатель, — ничего и никого нам, грешным, никакую так называемую нечисть — “пером не вымарать”; тем паче всё равно — предрешено: одна у неё участь вымирать.

ГОЛАВЛЬ

Ключами-родниками со дна питаема — студёна водою потаённая степная речка Буртя и в тени сплошного ракитника-ивняка, местами сомкнутого над ней, выглядит ещё холодней.
Если залётного какого обалдуя-дуралея-новичка и занесёт-потянет — в жару здесь окунуться, то после долго он всем телом дрожит дрожмя и навсегда запоминает “Ожог”; бывает — и нередко — некоторые тонут, — те в основном, которые кичатся удалью в компаниии таких же обутыленных заезжих пузанов; другое дело — завсегдатай рыболов-охотник-наблюдатель, — этот, в одиночку пройдя по коридору в стенах борщевиков-крапив-кипреев до излюбленного кресла-комля, сидит, молчит, покуривает, млея: смотрит-видит загляденье-спектакль.
До каждой чешуинки высвеченный белым солнечным софитом прогала в листьях высоких крон под вымахи кордебалета водорослей в омуте солирует против течения голавль.

ГРИБЫ

Раскрут ветвистой кроны дуба и травка белоус определяют круг обитания боровичков-грибков, и появление античных тел их “без штанов и в шляпах” в парную пору августа для глаз — услада.
Бывало всякое: и конная кошёвка за груздями, и рыжики морковные корзинами, и розовых волнушек вёдра, и сыроежек разноцветных вороха, и море жёлтеньких лисичек, и подберёзовики под осинами, и подосиновики под берёзами, и дружные маслята, и поросли опят, и шампиньоны, будто камешки, на выпасе, и разные строчки, сморчки,