Владимир НЕШУМОВ

РАВНОВЕСИЯ

З А К О Н

Огонёк откидывает дымок и начинает расти за счёт горения сухого мха, бересты и хвороста, высвечивая из темноты два осенних листа, колеблемых восходящим потоком воздуха, будто временем — два лица, молча кивающих: как там не сетуй на память, но сокровенной беседы былой двоих у ночного костра толком не воспроизвести.
Да и не нужно, поскольку даже при самых нелепых и якобы случайных в пути обстоятельствах, тем более в длиннохвойных этих кедровых местах верховий совсем другого ручья, любое приращение всякой души подчинено-подвластно только лишь единому и субъективному закону сохранения любви: чем больше отдаётся, тем больше остаётся.

Л У Н А

1.
Почерпнутому из легенды высоким соцветьем дудника и под его же зонтиком — вольготно отражению луны в обнимку с Ли Бо, когда течёт и льётся по валунам, струясь и превращаясь, речь издалека; поэтому и рыбаку, вернее, часто и всласть ночующему на берегу реки набоковскому “искателю словесных приключений”,— привольно и легко у заводи, у чистой воды, не одиноко, нет, а при луне и в тишине — вдвойне.

2.
Неутолённых страстей, неразделённых любовей, невосполнимых утрат и прочих неисчислимых бед и горестей болями-воями вытянуты по-волчьи выи ночами к луне.
Спутник-ретранслятор, говоря по-современному, — как аукнется, так и откликнется, — возвращает нам посланное сполна; фокусировка полнолунная особенно сильна в ясные ночи.
Поэтому и беспокойны, и мучимы, якобы неизвестно чем, те, чья защита вовсе отсутствует, либо — слаба, поэтому — не надо, чтобы луна светила на вас во время сна.

Ч Е Р Е М У Х А

Познабливает фенолога-любителя, — похолодание; примета знаема заранее — цветение черёмухи, но всё равно — всегда внезапное, к тому же званый видеть — чуток и напряжён; весенний воздух увеличивает, словно линза: соцветия вблизи округлы и просторны — будто залы; медвяна, белоснежна лепестками, — всеми тычинками — навстречу, — каждая из тонконожек-зазывательниц “на танец”; незамедлительны, басовы летуны — хитиновые гости; жвальца их — в нектаре и в пыльце.
Черёмушного мёда, сотового, белого, свидетель-наблюдатель отведывает немного погодя на берегу

Чулыма в посёлке Бирилюссы у знакомца-пасечника с чаем и пирогом с начинкою из прошлогодних ягод, сушёных-смолотых, — всё той же черемухи, которой тут — засилье; ну, само собою, — выпивает и медовухи для согрева и разговора, — как некогда бывало: залпом полстакана; и как-то вроде бы — внутри теплеет, отпускает.

С И Р Е Н Ь

В селенье Кунье в мае в зарослях-кустах — раскаты соловьёв, предвестье: надвигается цветение сирени.
Всегда желанный гость — друг акварелист, приехав “на этюды”,— “воспринимать и чуять-чувствовать”, — затапливает печку, изгоняя наружу через дымоход остылость зимнего необитания избы; варганит-варит уху из карасей-лаптей, им выуженных на рогозном мелководье под грохот-гвалт пузырчатых лягушек-квакв (преднерестовый жор; и скоро зафонтанят и запенятся в затоне куга и рдесты); в ожидании пришествия сирени вглядывается с берега в озёрную округу, запечатлевая в памяти и дымчатый рассвет, и полдень, дырчатый дождинками, и переливчатый закат; посматривает ночью на горение поленьев, прихлёбывая горьковато-пряный и приятный отвар мускатного шалфея...
Когда — нахлынет и накатит, и разразится, то сразу станет зримо и понятно, что
                         сирень ему — волна,
                         и перед нею
                         восприниматель — на
                         коленях, и молитвенея.

С Н Е Г

Склон, раздёргиваемый бегом зайца, снова бел снегом, и некто охотник на камусных лыжах и в маскировочном белом костюме-халате сливается с ним, ускользает.
Склон, раздёргиваемый бегом зайца, снова зашторен, бел снегом,— не выдал Боженька, не дал “быть взятым за яйца”, спрятал от греха — чтоб никто не видел.
Склон, раздёргиваемый бегом зайца, снова бел снегом, ровен и плотно зашторен от любопытственных взоров, искрится; тихо и ясно, — морозец телом и духом спокоен.