Я не знаю, что с тобой
будет, Родина. Со скуки
Зло готово наши муки
возвестить своей судьбой
и устроить нам разлуки—
встречи злобы со злобой
в час особый...
Изуверы в простоте,
в словоблудстве каннибалы—
словно кегли в кегельбане
нас сшибают, не вспотев.
Мы при этом бьемся лбами—
брызжут кости из костей,
и гогочет туз крестей...
Власть глупа, как смокинг в бане,
если думает, что Ване
не отмыться без властей
от напастей.
Случай, выстрел, огонек...—
и пойдет плясать по весям,
не людское и не бесье—
Зло с руками вместо ног.
Отчего ж нам невдомек,
сколь пустынно поднебесье,
как в нем ангел одинок?—
и какие грянут песни
в тот без просыпу денек—
пара молний и пенек
средь потемок!
Из зарниц полезет мгла,
прыгнет тень, налягут громы,
и родит сыночка мать—
шатуну из бурелома.
Небогатые дома и ненищие хоромы,
не надевана корона,
не изношена сума...—
Что падет на оба дома,
то и будет нам чума—
демон чума.
Мы уже стоим в крови.
Мы стоим в ней—по колено,
и в кладбищенские рвы
бегства стали таковы,
будто мы бежим из плена...
(Накипь дней, ночная пена
в котелочке головы:
то ли бритовкой по венам,
то ли в двери с автогеном—
не поможете ли Вы
несчастливым?)
Прокрадемся на носках...
переждем в грозе затишье,
гунны, скифы ли...—
но тыщи нас живут и ждут в песках!
нам Европа не указ
и Америка—затычка,
и покуда не угас
наш закат, кровав сатинчик, —
прав проснувшийся станичник:
женка любит казака—
он вояка!
Безнадежен перевод
на язык чужой и плоский
нашей блажи, перехлестов—
и отталкиванья от
вихрей нравственных погод,
и прыжков во глубь погоста..
Эта боль не поддается
осмысленью—в рамках ГОСТа
перевод угробит гостя,
а за рамками взорвет.—
Камикадзе.
...Ах, куда растет полынь?—
А она растет наощупь—
то в Катынь, а то в Хатынь,
и корнями слышит мощи
человечьи: «Нету мочи...
Убивайте. Жить хотим!»—
Спит соседний Искитим,
застегнувшись на замочек,
а полынь орет все ночи,
и в ноздрях, как никотин,
привкус плоти...
Сложно: в пчельнике любить,
избегать тщеты богатства,
забывать примеры братства,
без ноги взлетать в кульбит.
Очень сложно: просто быть...
быть, круша соблазн казаться,
ртом кровавым в белый бинт
завернувшись—губ касаться...
и горячку малых наций
остужать компрессом битв—
компромисс бы!
Дай нам разума, Господь!
Не совсем чтоб идиоты,
мы умны чрезмерно, моты—
в глупой жадности людской.
Призрак реет над Москвой:
коммунизма для голоты
и богатства для-кого-то,
кто ретивый да баской...
Мне везет, нашел работу,
но—у Босха в мастерской
изуверской.
Лики прошлого страшны,
нет и в будущем спасенья:
январи и воскресенья,
октябри и потрясенья—
от того, что у страны
опоясками...ремни
из мужицкой из спины,
гнутой, поротой, расейской,
что поклонники Плисецкой
ходят в прихвостнях шпаны,
как шакалы.
Всяк по-своему блажен.
Пьеса есть, идет развитье
сцен, приевшихся уже,
где герои миражей
ищут выход в мордобитьи:
уркаганом—сторожей,
стражем—страждущих бомжей...
рвутся тоненькие нити,
В спинах—иглами ежей—
рукояточки ножей,
но пореже...