колебания оголтелого сердца! Мы верим всё бескрайней и пламенней!
А по вечерам, воображая себя собранными в одно целое, нас давило невыносимое счастье. Задыхаясь, мы глотали звуки и запахи, растворялись друг в друге, хватаясь за трески и шорохи…
В глухой пучине неба тонуло изумлённое солнышко. А мы шли, ослепленные светилом его. Шли к нему, простирая руки в благодарности!
Колесованное своим сиянием, оно жарко хныкало.
Шли мы к нему! Не слыша его, слишком далеко были от него!
…Кто-то яростно бежал, спотыкаясь о кочки, падая, вставал он, грязный, горько улыбаясь, бежал за счастьем, что у него над головой плакало. Потому что бежал в ложном направлении.
Замешали все следы до слезы, богородицы уберегли гроб для покинутых, да проклюнутых, насквозь проплюнутых.
Под обрубленными головёшками лежат пары светлых глаз.
Побежали, покатились вдруг, побежали по сухой земле да повалились все в черны трещины. Тут и молнии, громы – молнии трахнули, спалили пташечку вместе с гнёздышком.
Ты ходил по льду возле проруби, ты ходил вокруг, вкруг да около. Прорубь мёртво спала и сыто хрюкала, преисполнена благодарности к речке, тянущей с города.
По следам моим бес — окурочек подметает всё куцым хвостиком, жарко хрюкает, часто молится за упокой свечки скрюченной.
Где сплелись корни грубые? Где нарыли сны ям для звёздочек?
Где упали мы, живы до смерти? Где ленивый смех окольцован был?
Замозолили глаза, не успели увидать, как по небу вечернему пробежали самолётики, эх! Свистели мы свистом бомбочек!
А в траве лежит Змей Горынович, смотришь, вены все перерезаны, рядом меч лежит, а Незнай-кто в страхе бешеном бежит, машет ручками. Зубы щёлкают. Захлебнулся день в крови драконовой, Таракан захапал ясно – солнышко! Айболит зачах от наркомании!
Ты ходил по льду возле проруби, подкосились вдруг ножки крепкие. Засосала тьма, душит ручкою, зацелованной до кровавых ран! А ты всё тянешься, ты всё надеешься, что поцелуешь пот, да и отпустит ко всем чертям и ангелам!..
Замешали следы, подливали воды, в хлеба каменные запекали грусть – тоску, запивали всё горькой горечью! Называли свет маслом масленым!
Топают сапожки по живой дорожке, а та и корчится, ей тоже хочется от счастья съёжиться, кукушкины слёзы пить, биться о стену.
Замешали следы, подливали воды. Резали, штопали по новой. Затушили огонь масла вёдрами, и тошнит, и трясёт от благочестия.

КОГДА ОНИ ВЫШЛИ…

… Из морозного воздуха и костра в пинки и плевки. Из мороза искристого смехом в погреб родного дома. Вцепились ногтями синими, так поймай харчок

воздуха воспалённой глоткой! Грубо зарычав, не вылезай из будки на свет белый. Не то тот же час пронюхают, кто ты такой, и забьют камнями да палками.
Долго ли, мало ли летят скрипящие чернобыльские кресты по свёрнутому в шляпу нового Наполеона небу. Значит, закупорили все дырочки. Не горит огонь в душной скляночке! Заклюют, заклюют словами грамотными и мечту твою и признательность.
Приходи в церковь, может быть, кто-нибудь наплюёт в колодцы глаз твоих, покрестив вдоль и поперёк сиплым ножичком? А чтоб отца старость стиснула кистью каменной, да по рёбрышкам. А чтоб глаза его повылазили. А чтоб сон его плюнул под ноги и ушёл, проклиная и бедствуя, чёрной кровью переполненный, по пути до звезды своей.
Так он будет шептать, пузырясь слюной в одном из углов Вселенской баньки.
Когда они войдут, когда они выйдут…

***
Сорви боль — головушку, отнеси в лес ночкой белою, ночкою белою, да во сырой овраг, схорони её и сядь на холмике… Да что-то сдавленно, что-то ёрзает, законопачено между всех лёгких и светлых, твердокаменное, разгорается в груди ясно-пламенное, в крови тонет! Наружу просится!..
Эх, мужик, лаптем черпанный..
Эх, дурак, лыком штопанный!..
Уж пришла по тебе Любушка. С косою русою. Ай да глазки, зелень летом хлынула!..
Уйди, карга старая, коса крива, не точена.
Сгинь, нечисть подколодная! Чего тут скалиться? Али завидуешь?.. Так откопай, отрой светлу голову, напои меня мыльным варевом! Посади за стол, крытый скатертью! Шитый золотом! Посади напротив брата Молоха, братом дурака, братом олуха!..
То не Любушка тобой любуется…
То не силушка тебя по полю прёт, ломоть обкусанный!
То не мир раскрыл очи полночи…
Головой качал, ожидал начала представления…
Что вздыхаешь, ясноокая? Иль наскучил те, бледноликая? Иль козлом скакать мне, одноногая?! Иль стихать, как он, близорукая?!
Мне бежать по строчкам без оглядочки!
С головой нырять в игры — святочи!
Головой махал клён подрубленный,
За рублём в карман полез, не одобренный, посмотрел кругом,.. а духота и в дом, заходят разные, с привычкой кланятся иконе – досточке.
И запевает хор по твою голову… сыном сукиным, хреном давленным называл тебя чёрный батюшка. Шелудивым псом, иноземным злом, грязной ветошью, забулдыгою…
… Лежишь и скучаешь, боишься пикнуть, голова твоя летит по полю, по тропинке меж кустов покатилась, между трав бежит, вращая глазищами. Да к обедни не успела, заикнулася, зацепилась волосами за колючие, за терновые злые поросли, корни подлые затыкают в рот, овивают мозг!..
…Сучьим потрохом. Хреном давленным! Хером жёванным…
То ли Любушка стоит у реки, милая?