Я в ответ улыбнулся
                             и — обнял его...

***
Оберегом-крестом на груди:
Не суди, милый мой, не суди.
Я на тёмное небо гляжу —
Не сужу, никого не сужу.
Это время качает прибой,
Замывая в горючем песке
Нас с тобою, неведомый бой,
Кровь, застывшую в чьей-то руке.
Двадцать лет я лишь звук сторожу.
В теле копится серая ржа.
Но держу, то и дело держу
Нить, что вновь ускользает, дрожа.
Даже если чего-то пишу,
Лишь затем, что живу и дышу.
Только милости Бога прошу
К палачу, Герострату, бомжу.
Паучок опустился на лист,
Весть принёс и застыл на краю.
Он такой же, как я, оптимист —
Не бросает работу свою.
Кто мне выберет смерть по душе?
На две трети я вышел уже.
Кто нас вынет на свет изо лжи?
Не варяги и не “калаши”.
Наезжает вопрос на вопрос.
Жжёт Кавказ.
Не окончен рассказ.
Шум дождя... Долгий шелест берёз...
Или старца молитвенный глас?..

IV
Кто к монаху пришёл за ответом?
Я монах. Я и слаб и убог.
Прикровенный божественным светом
В малой келье — един уголок.
Но и тот для души не спасенье,
Только путь, не билет и не дверь.
Нам Господь даровал воскресенье,
А не отдых в исходе недель.
Как поведать бедняге слепому
И обычный и ясный предмет?
Он всё тщится — к тому и другому:
— Объясните, каков белый цвет?!
— “Белый” это как белого зайца
Белый мех. — Отвечают ему.
— Он пушистый? Он должен казаться
Тёплой варежкой? Я не пойму?
— Нет же, нет, он слепит белизною,
Понимаешь, он бел, как мука.
— Значит мягкий и с негой такою,
Что на нём отдыхает рука?
— Не совсем. Он как снега сиянье,
В нём зима и царит, и поёт.
— Он холодный? Я на расстоянье
Слышу, как снегопад настаёт.
— Вновь не то. Цвет его, словно творог
Чистый-чистый...
— Он столь же сырой?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так пустые сомненья и морок
Нас в миру окружают порой.
Всё толкуем, о смысле не зная,

Судим небо от края горшка,
И вопим, и клянём, поминая
Имя Господа, как свояка.
В Царство Божие с райскою птицей
Мы желаем войти со Христом.
Но любить, но страдать и трудиться
Будет Пушкин — тогда и потом.
Есмь и я — раб, добра не достойный,
О высоком и светлом учу,
Но и куль со страды мукомольной
Мне бессильному, не по плечу.
Тяжко утрами выйти к пришедшим,
Прясть беседы неровную нить.
Тяжко видеть всю грязь в согрешедшем,
И не в силах ему объяснить.
Мир таков. Но погибшие вои
Не его — им открыты глаза.
Вижу: тихо плывёт синевою
Крестный ход и златит небеса.
Ввысь уходят крылатые свечи,
Как Покров, их дорога чиста.
Видел я, как их взяли за плечи,
В пенье славы ввели во врата.
Не скорбите, не бейтесь о камень,
Не хулите царя и судьбу.
Прикоснитесь ко гробу руками.
Знайте,
наши сыны не гробу!
Их успенье — великая милость.
Их изъяли из мира вражды,
Где душа от незнанья томилась
В жажде подвига и высоты.
Их спасли от погибели скуки,
От искуса ничтожных утех,
От угрюмого пьянства, от муки
Бесталанной — по имени Грех.
Жизнь скользит и ко смерти стремится.
Там — клыки, здесь — обрыв и скала.
Лишь любовь незволяет разбиться.
Лишь любовью Россия цела.
Не в могилах разбойного сада —
Будет рота во веки веков
Рядом с ратниками Александра
И в ряду Куликовских полков.
Справа — Павлов, а слева — Евпатий.
За спиною — Панфиловцы в ряд.
Все смеются! Все други и братья.
Все приветствуют новый отряд.
Встала слава от Шипки до Бреста,
От Хингана до Южных морей…
Верьте! Радуйтесь!
                               Рота воскресла.
Бог — свидетель, не врёт иерей.

17 августа 2000 г.
г. Новосибирск