Не давая надежде пропасть.
Холодеют цветы у дороги,
К сердцу милому чают припасть,
Вразумить, чтоб родимых не пропил,
Дорогих потянулся обнять.
...Вот и все.
Просвещенной Европе
Наших дружб нипочем не понять.

1906 год

Он неудачник, художник, скиталец, —
                                                        опять
Видит штриховку ненастья с борта парохода,
Разочарован досадно: в свои двадцать пять
Он ничего не достиг
                               и не понял народа.
Опыт решает, но что? Вот седой капитан,
Все-то он знает, по Волге стократно проехав, —
Вдуматься, — мимо...
                            Вот Плес, где бывал Левитан,
Времени “Чайки” смирившийся с жизнию Чехов.
Формы знаток, разбирает старушка пасьянс,
Словно ушедшее хочется переиначить.
Где Ренессанс этой жизни? Каютный романс
Не Россинантом хромает, дохожею клячей.
Репинской темой тягают баржу бурлаки,
Чем-то довольны, и лямку работы приемлют.
А приглядеться, — везде-то у нас рыбаки,
Или от века не кормят пространные земли?
Это безумие, что драгоценные дни
В пасти чудовищной тают удобоваримо.
Стадо исходит слюною в совиной тени.
Эх, побывать бы в Тибериях третьего Рима!
Может, с полгода. Почувствовать слово и стать.
Или податься в Тибет к многоликому Будде
Мудрости чуждой занять. Надо б денег достать,
Нишу нащупать свою. Все же — выбиться в люди!
Злая догадка, — увы, далеко не титан
Ты, не грудастый Кустодиев и не Саврасов
С тем двуугодием русским, — талант и талан.
Или страдатели правы — Перов и Некрасов?
Где же развитье? Приелись натура, пейзаж,
Что-то почудилось найденное в Васнецове
Шире, чем сказка, — реальный российский мираж,
Некое чувство пробела в привычной основе.
Не позабыть записать.
                                    А в лесу соловей,
Звуки меж пауз, пробел замолканья капризный.
И ободренный случайной находкой своей,
В блузе и шляпе,
                         решительно сходит на пристань.

ОЖИДАНИЕ

В чугунных валенках протопал тепловоз,
В походке мощь и мягкость были вместе.
Должно быть, я оглох на переезде,
Где путь железный инеем зарос.
Моряна задувает, холодна,
Постыла, будто позднее признанье,
И нет тоске безвылазной названья,
И нет в пустынном поле ни огня.
На станции спрошу — дадут ключи,
Топор нашарю в сумрачном подвале.
“Раскольников!” — сорока закричит!
Колю дрова. Как, чистая, звучит
Тоска на стыке дерева и стали!

В безлюдный ожиданья зал войду,
Он не похож на залы заседаний.
Голодная голландка. Холод. Скамьи
С любовным уравнением в ладу,
И что мне сотня всяческих терзаний!
Без остановок жгут товарняки,
Уже бы смог уехать на товарном,
В мороз. Как надоели “верняки”,
Которые удобны, но коварны.
И не измеришь средствами ходьбы
Высокий путь на дым людских становищ.
Кренит моряна во поле столбы...
И верно: началась — не остановишь.

***
Страдание когда бы очищало
И высветляло души добела —
Россия столько б ангелов вмещала,
Что белой не от зим своих была.
Еще бесстрастней время поразило
Готовых добровольно пострадать,
Чтоб кровь ничья земли не оросила.
В том, парадокс, — потворство злобным силам,
Там очищенья нет, где нет Христа.
Единожды является мессия
В сей мир, — затеплить свет в душе твоей.
Лицо живой России исказили
Неверующие в ее людей,
Те черные, как тлен и прах распада,
Носители вещественного зла.
Суть мертвецы они.
                               В горнилах ада
Их смрадный дух перегорел дотла.
Мы выжили. Уже небезнадежно.
Душа, как сумерки, окутывает плоть.
Слепит глаза нагорный свет неложный.
Недостижим и этим прав Господь.

г. Петрозаводск