Раздалась команда:
— На выход!..
Открылась очередная дверь, из которой каждому швыряли: кальсоны, рубаху...
и гнали в следующее помещение...
Там ты получал стёганные, ватные штаны и гимнастёрку...
В следующем проеме дверей награждали телогрейкой и кирзовыми рабочими
ботинками, с суконными портянками... О соответствии размера никто не беспокоился.
И наконец, последним, что завершало конвейер одевания, были бушлат, вигоневый
шарфик, шапка-ушанка (солдатского образца). На этом банная процедура заканчивалась...
Едва обсохнув, придя в себя, зеки начали обживать гулаговские наряды,
привыкать к ним. Обмениваться друг с другом, подыскивая подходящий для
себя размер. Жизнь продолжалась...
ПУТИ НАЗАД К ОСТАВЛЕННЫМ НА ПОЛУ ЛИЧНЫМ ВЕЩАМ, НЕ БЫЛО. ЗА КАКОЙ-НИБУДЬ
ЧАС ДЬЯВОЛЬСКИЙ ЛАБИРИНТ ПРОЙДЕННЫХ ДВЕРЕЙ ПРЕВРАТИЛ ВСЕХ В СЕРУЮ, БЕЗЛИКУЮ
МАССУ, БЕСПОМОЩНЫХ КОЛЫМСКИХ “ЗЕКОВ”... ЛИШИЛ ИМУЩЕСТВА И ПАМЯТИ... ПАМЯТИ
О ДОМЕ, О БЛИЗКИХ... СБЕРЕЖЕННЫЕ ПОСЛЕ БЕСЧИСЛЕННЫХ ШМОНОВ В ЭТАПНЫХ ТЮРЬМАХ
РЕЛИКВИИ, ДОРОГИЕ СЕРДЦУ КАЖДОГО — ПИСЬМА, ФОТОГРАФИИ ДЕТЕЙ, ЖЕН, МАТЕРЕЙ,
БЛИЗКИХ, — ВСЁ ИСЧЕЗЛО... ПРОПАЛО... НАИБОЛЕЕ ЦЕННОЕ ОКАЖЕТСЯ ПОТОМ У
НАЧАЛЬСТВА И НА КАРТОЧНЫХ СТОЛАХ БЛАТНЫХ И ПРИДУРКОВ... ОСТАЛЬНОЕ БУДЕТ
ВЫКИНУТО, БЕЗЖАЛОСТНО СОЖЖЕНО.
Бедный Борис Борисович!.. Только теперь он постиг весь трагикомизм происшедшего...
В этом благородном человеке что-то навсегда надломилось...Что-то очень
важное, помогающее человеку продолжать бороться за жизнь... Хотеть жить!..
У выхода из бани нас ждали грузовые автомашины, уже готовые к погрузке
этапа.
Вся наша “сотня” разместилась в четырех автомашинах, по двадцать пять
человек в каждом кузове... Один конвойный — в отсеке кузова у кабины,
в тулупе и с автоматом... Другой, — с документами, вместе с водителем
в кабине.
Нашему этапу крупно повезло. Наслаждались мы колымским пейзажем недолго.
Через пару часов всех нас сгрузили в хозяйстве Дукчанского леспромхоза,
всего в сорока семи километрах от Магадана.
Правы оказались те, кто предсказал: “Раз одевают в кирзовые ботинки, далеко
в тайгу не повезут...” Логично.
За два года пребывания в лагере Дукчанского леспромхоза я оклиматизировался
окончательно. Освоил несколько профессий: лесоруб, грузчик, дорожник,
автослесарь, водитель...
Всё это время, активно и с успехом, помогал Советской власти превращать
лесотундровую Колыму в окончательно безлесную — тундровую...
г. Москва
№5-6, 2000 г.
Николай БЕРЕЗОВСКИЙ
МАМА
В годы Великой Отечественной войны в
детских зонах фашистских концлагерей
малолетних узников систематически
подвергали забору крови для медицинских
нужд гитлеровской армии.
Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму — голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.
Я был пацан, я спрашивал наутро:
“А что такое, мама, русишь .....?”
Её лицо белело, словно пудра,
Но отвечала: “Рано тебе знать!”
И ремешок затягивала ловко
Мужских часов — они идут верней!
А ремешок скрывал татуировку —
Родимое пятно концлагерей...
Я вырос, изучил язык немецкий,
Узнал слова, что вслух не повторю.
Пусть мамы нет...
В медпункте зоны детской
Во сне я ночью кровь её сдаю.
Я не был там,
Но жжёт огонь мертвецкий,
Как вспомню маму — голова бела:
Во сне она ругалась по-немецки,
Хоть совершенно русскою была.
г. Омск
№1-2, 2000 г.
Надежда МОРДАСОВА
***
Не знающие мрак не ценят света.
И в звонкой тишине пьянящей тьмы
Бредет душа усталого поэта
К слепцу, поющему псалмы.
В его глазницах неба отраженье,
И на губах извечной ночи дым.
Он видит Истину, не видя прегрешений.
Поэт идет, как в Иерусалим.
Он не найдет пристанище земное,
Но глядя в день сквозь утреннюю мглу,
Слепец увидит небо голубое,
Что к ночи превращается в золу.
***
Ненавидеть пространство — возможно?
Тихо падают звезды во тьме...
Мифам жизни поверить несложно,
Не трудней, чем уйти в тишине
Серых дней. Навсегда, безвозвратно,
Оставляя лишь след на песке...
Голос Бога ты понял превратно
Здесь, от жизни на волоске.
г. Красноярск
№1-2, 2000 г.