Федот СУЧКОВ
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ
Уроженец Красноярского края, знаменитый московский человек
Федот Федотович Сучков жил в полуподвальном помещении дома, расположенного
в Колобовском переулке между уцелевшим винным заводом и таинственным оштукатуренным
строением. Местная легенда утверждала, что строение это — бывшая глушилка
“вражеских голосов” , законсервированная ввиду объявленной начальством
“перестройки”. Местная легенда скорей всего привирала, хотя... многое
в жизни Федота Федотовича сначала казалось легендой, а при ближайшем рассмотрении
оказывалось сугубой былью. Иной раз горькой, иной раз — радостной, но
никогда не приторной — такой уж он был человек.
А был Федот Федотович — скульптор, поэт, прозаик, драматург, эссеист.
Естественно, не член Союза писателей и Союза художников, потому что в
Союз писателей не принимают авторов неопубликованных книг, а в Союз художников
-участников несостоявшихся выставок. Естественно, учитывая, что почти
вся сознательная жизнь Федота Федотовича, родившегося в январе 1915-го
и умершего в ноябре 1991-го, пришлась на тот исторический отрезок времени,
когда Россией правили коммунисты.
Ибо в 1939 году он, сын сибирского мужика, поступил в Литинститут им.
Горького. Ходил в гости и подружился с великим Андреем Платоновым, который
обитал во флигельке того же института, но все же не работал дворником,
как утверждала сентиментально-либеральная молва. 5 сентября 1942 года
Федот Федотович был арестован органами НКВД и в качестве “врага народа”
укреплял завоевания социализма в Бутырской тюрьме, на “мертвой дороге”,
в ссылке на Ангаре и в других не менее гостеприимных местах любезного
отечества. Реабилитированный, доучивался в том же институте, отчего имел
фантастический диплом, достойный книги рекордов Гиннеса. Там было написано:
поступил в 1939, закончил в 1958 году. Его соучениками в этот период были:
Юрий Казаков, Анатолий Приставкин, Белла Ахмадулина, Анатолий Кузнецов.
Казалось, далее ему светила лишь обеспеченная, как на известной советской
картине, старость, но — увы, увы... Новые приключения ждали Федота Федотовича.
Будучи литсотрудником, завотделом и ответсекретарем знаменитого в 60-е
журнала “Сельская молодежь”, он содействовал первым публикациям в СССР
Платонова и Булгакова (многим памятно его замечательное предисловие “На
красный свет” к тому сборнику Платонова, где впервые был напечатан крамольный
“Город Градов” ), открывал на страницах журнала нынешних классиков Андрея
Битова и Фазиля Искандера. Создал множество скульптур, добрый десяток
пьес, изрядное количество прозы, стихов, мемуаров. “Горел”: в 1968 году
за сильно отличающийся от официального взгляд на “события в Чехословакии”,
в 1969 — за яркую, бескомпромиссную речь, произнесенную на юбилейном вечере
Платонова, в 1980 -непонятно за что, скорей всего по причине окончательно
сгустившегося тоталитарного маразма. Вечерком к нему, никогда не занимавшемуся
ПОЛИТИКОЙ, пришли в мастерскую казенные люди и после многочасового обыска
унесли в холщовых мешках все, что он за свою жизнь написал. Забрали и
ужасные книги, сочиненные его друзьями Юрием Домбровским, Варламом Шаламовым
и изданные на Западе, которые он преступно “хранил и распространял”. В
конце 80-х жизнь Федота Федотовича вроде бы
переменилась. Стали понемногу печатать то, что некогда было унесено в
холщевых мешках. На выставке в Центральном Доме Художника экспонировались
созданные им портреты Домбровского, Шаламова, Солженицына, Набокова, Бунина.
Барельеф Платонова работы Федота Сучкова до сих пор украшает фасад Литинсти
тута. К Сучкову зачастили корреспонденты, его сняло
Центральное телевидение.
Переменилась да не совсем. Кочевала по редакциям да так и не нашла себе
места ни в одном “перестроечном” журнале его повесть “История Алпатьева”,
предвосхитивышая в свое время “Один день Ивана Денисовича” и рассказывающая
о жизни лагерного солдата, ставшего зэком, отвергнуты были за “ерничество”
написанные на “чалдонском языке” похождения сибирского тезки Ленина сторожа
Шмоткина Владимира Ильича. Лишь за несколько месяцев до смерти Сучкова
в издательстве “Книжная палата” вышла его книга “Бутылка в море”, давно
ставшая библиографической редкостью.
Как-то всегда оказывался Федот Федотович не ко времени, не к ОФИЦИАЛЬНОМУ
времени. По его мнению, он даже в тюрьму сел преждевременно. “Я, парень,
только-только начал соображать, что это такое, советская власть, смотрю
— а я уж и сижу”, — посмеиваясь, сказал он мне наутро после того самого
обыска, когда мы взяли бутылку, чтобы завить горе веревочкой.
Я горд тем, что хорошо знал Федота Федотовича, что мы в те годы были ВМЕСТЕ.
Драгоценным было это общение с замечательными СТАРШИМИ людьми, прошедшими
большевистскую мясорубку и тем не менее сохранившими живую душу. Я говорю
сегодня о конкретном человеке, конкретном гражданине своей родины, которую
он любил гораздо больше, чем она его. Я говорю о Федоте Федотовиче Сучкове,
который незадолго до смерти написал:
И я иду с прямою выей,
с поднятой к небу головой,
счастливей всех, себя счастливей
и самому себе конвой.
Евгений Попов
26 апреля 1999 г. Москва
***
Не это таинственно, странно,
что силой слепого нутра
способны Мария и Анна
зачать от любого Петра.
Здесь дело решает мгновенье —
вторгается в плоть булава.
Меня ж занимает уменье
творить не людей, а слова.
Ведь как-то случается этак,
что слово — безглазая суть —
бежит, как собака, по следу,
не в силах с дороги свернуть.
Что где-то в невидимых клетках,
еще до того, как бежать,
оно уже точно и метко,
оно уже суд и печать.
И я вопрошаю: ответьте —
по воле какой булавы
родятся послушные дети
у круглой, как шар, головы?
Какой работяга в сусеки
запертого в клеть вещества
таскает из вечной засеки
различных оттенков слова,
любой проходимости, мощи,
внедряя их походя в мозг,
в его увлажненные толщи,
в его сверхподатливый воск?
Но, может, не нужно ответа?
Он будет не точен. Слова,