Помаленьку добрый, наивный Альбертик притерпелся к обидам, стал увлекаться играми. Больше всего он любил мягкий, желтый песочек во дворе детсада. Здесь он забывал о строгих наставлениях мамы “быть всегда чистым и опрятным”, ползал на коленках и животике, не думая о стрелках на брючках, великолепном кружевном жабо с черным галстучком-бабочкой на бывшей (с утра) белоснежной рубашечке.
Таким его и застукала испуганная воспитательница.
— А...А...Альбертик!.. Ты что делаешь?! Ты посмотри, паразит, на кого ты похож? Что я твоей матери скажу? Иди и сейчас же вымой морду!
Под конец прогулки заполошная воспитательница, забыв про то, что было с Альбертиком, и не обнаружив его в общей ораве, кинулась искать его по всем детсадовским закоулкам.
Альбертик обнаружился там, куда она сама же его отправила — в умывальной комнате. Последовал грозный окрик:
— Ты что здесь делаешь?
—Умываюсь.
—Ты уже сколько здесь торчишь, а умытого не видно! Посмотри на свою морду!
— Нина Николаевна,— дрожащим голосом пролепетал Альбертик,— а я руки вымыл, а морду не нашел.
“Морда” была найдена и вымыта, брючки отутюжены, рубашечка с великолепным кружевным жабо отстирана, бабочка водружена на тощую шейку. Жизнь Альбертика в детском саду продолжалась.

САЛО И МЯСО

Когда соседка подарила нам маленького поросеночка: “Девки, возьмите на откорм, сало и мясо свое будет”, — мы пришли в восторг. Приняв из ее добрых рук розовое чудо, мы из всех ее советов и наставлений слово “откорм” пропустили мимо ушей, а вот “сало и мясо” нас устраивало.
Поросенка мы, три подружки, окрестили Яшкой. Весь вечер мы носили его на руках, вытирали платочком трогательный пятачок, целовали, и вообще, нашему восторгу не было конца,
На ночь мы торжественно уложили его в коробку, закутав в мягкое полотенце, и устроили под столом на кухне. Ночь прошла относительно спокойно. Из кухни доносилось непривычное повизгивание, но нам это не мешало, мы были молоды и беспечны, и сон наш был крепким.
Утром мы очень спешили и позаботиться о поросенке было некогда, к тому же оказалось, что от Яшки дурно пахнет, и, недолго думая, мы выставили его вместе с коробкой на крыльцо, бросив рядышком кусок хлеба. Да и когда было думать о чем-то, когда мы не успевали и себе-то приготовить завтрак или там обед. Встав рано утром, быстро собравшись, мы бежали в наш райком комсомола, где нас ждала наша работа, которую мы любили, нас ждали наши комсомольцы, которые любили нас.
Так началась безрадостная,полуголодная жизнь Яшки: по утрам он получал кусок хлеба, смоченный в воде, иногда — в молоке; в обед из столовой приносили косточки, остатки котлет и рыбы. Да Яшка подыхать с голоду и не собирался: он оказался сообразительным поросенком — заставила полуголодная жизнь,
Он быстро изучил наш маршрут в райком через дорогу и обосновался там под высоким крыльцом, куда райкомовская уборщица постелила сена и поставила чеплашку. Яшка трюхал, повизгивая, за нами и в столовую. Там его уже все знали, называли райкомовцем и комсомольцем, щедро подкармливали,
На потеху всему народу он бегал за нами на волейбольную площадку, а вечерами— в клуб. Теперь и комсомольцы приходили в райком с чем-нибудь съедобным, все летело в Яшкину чеплашку, и мы решили с облегчением, что проблема с его кормежкой была решена. Да только поросенок, хотя и подрастал, но оставался тощим, рос Яшка в длину и становился похожим забор, грязным и вонючим.

Наш гаденыш, как мы его вскоре прозвали, бегал по всему райцентру то с красным бантом на шее, который трепыхался между огромными ушами, то с картонной медалью на ленте, то с пустой банкой, привязанной к хвосту.
Мы знали, что это проделки Коли—председателя, который развлекался как мог, страдая от безделья в своем ДОСААФе. Да и комсомольцы наши, веселый народ, были горазды на выдумку.
А в один из роковых для нас дней на тощих, впалых боках нашего гаденыша появилась жирная чернильная надпись “РК ВЛКСМ”, которая очень позабавила нас.
Как бы мстя нам за плохой уход, Яшка побывал где только мог, демонстрируя полученную от Коли-председателя надпись.
И добегался гаденыш.
Мы были вызваны “на ковер” к “самому”. Сесть нам не предложили. Мы стояли, как школьницы, а первый секретарь, седой и грузный, ходил, заложив руки в карманы галифе.
После затянувшегося тягостного молчания он разразился криком и, стуча по столу кулаком, требовал ответить: “Кто посмел дать свинье такое имя?.. Кто посмел трепать имя комсомола?..”
Ошарашенные,мы молчали, а не получив ответа, он объявил нам по выговору, посоветовав крепко задуматься.
Понурой троицей мы возвращались в свой райком недоумевая, а что, собственно, произошло, подумаешь, надпись. Но дома стали думать, как же нам избавиться от Яшки.Предложение зарезать вызвало смех и возмущение. Какое там сало и мясо у тощего и вонючего гаденыша, да и как это, зареззать?.. Мы к нему привыкли, и кто бы и что ни говорил, мы его любили.
Первым делом мы попробовали отмыть надпись. Мыли Яшку в бочке с мылом и щеткой. Он дико визжал и кусался, но мы в шесть рук крепко держали его, безжалостно шваркая щеткой. И все напрасно: надпись осталась. Не такая яркая, как вначале, но все же отчетливая.
Мы замотали ошалевшего поросенка в мешок, и в сумерках прокрались во двор к тетке Лизке. Выпустив Яшку, мы бросились бежать. К визгу поросенка присоединился крик тетки Лизки: “Да что же это сотворили с тобой! Лентяйки бессовестные, над животным издеваются! Кобылы здоровые!”
Дома, довольные проделкой, мы вволю потешились над потерей “сала и мяса”. Утром, когда прибежали в наш любимый райком, возле крыльца нас встречал, повизгивая, чистенький Яшка. На боку красовалась полинявшая надпись “РК ВЛКСМ”.

№4-5, 1998 г.