Марк СЕРГЕЕВ

“МЫ — ОСЕННИЕ
ЛИСТЬЯ, НАС БУРЕЙ СОРВАЛО...”

(О Вертинском)

В дни paннего детства главным местом моего пребывания была большая комната в дедовском доме, в городе Енакиева, на Украине, где явился я на свет. В комнате стоял черный кабинетный рояль, стены были обставлены дубовыми шкафами, сквозь стекла которых золотым сиянием светились фолианты, на этажерках хранились старые газеты, помнящие деда моего, его политические пристрастия. Я деда не мог помнить, oн погиб еще до моего рождения.
На рояле взлохмаченной стопкой лежали нотные тетради, и на многих из них был изображен грустный большеглазый человек с беленым лицом, оттопыренными ушами. Пышное кружевное жабо, строгий темный плащ с огромными белыми манжетами, круглая шапочка, прикрывающая волосы, и остро очерченные черной краской брови, словно две косы, с которыми обычно рисуют смерть, смотрящие лезвиями в разные стороны. Ранний книгочей, я разбирал на обложке название тетрадей: “Печальные песенки А. Н. Вертинского”, “Кокаинетка”, “Лиловый негр” – это было непонятно, это были слова не из нашего дворового диалекта, от них веяло тайной и грустью, непонятной, но возникающей всякий раз, когда я брал в руки эти ноты. Я приставал к маме, и она рассказывала, что когда-то, как раз в год революции, она слушала этого певца, и он тронул ее, тогда совсем девочку, воспеванием любви и смерти. Ей было 11 лет, она родилась и росла в учительской семье в Екатеринославле, так раньше называли Днепропетровск. И вот однажды из Москвы явился поэт и композитор, и исполнитель своих песен Александр Вертинский, в огромный зал было трудно попасть. Но отец ее, мой дед, где-то с трудом достал два билета, сам он оказался в вечер концерта занятым, и маме повезло: бабушка взяла ее с собой. Мама была потрясена концертом Вертинского, это она скупала его ноты, и я часто слышал, как она, занимаясь домашними делами, напевает вполголоса:

Где Вы теперь?
Кто Вам целует пальцы?
Куда ушел Ваш китайчонок Ли?..
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем Вы ушли…

Мама вообще любила городские фольклорные романсы, легко запоминала бытовавшие в то время песенки, где звучали сожаления о несостоявшейся и трагической любви, о смерти, а такие мотивы переполняли в начале нашего века книги и журнальные подборки поэтов, репертуар эстрадных певцов. Не случайно Максим Горький в одном из ранних рассказов, высмеивая певцов смерти, и сам писал нечто вроде этого:

В жизни вы как будто на вокзале
Пред отъездом в темный мир загробный:
Чем вы меньше чемоданов взяли, —
Тем для вас и легче и удобней...

“Печальные песенки Александра Вертинского” полны были напоминаниями о смерти, о несостоявшейся любви, о чувстве, сломавшем жизнь женщине, дотоле милой и брызжущей весельем. Теперь я прекрасно понимаю, почему концерт Вертинского произвел на нее такое впечатление: десять лет, одиннадцать лет — возраст девочки, когда с невероятной силой приходит первое томление, желание необыкновенной любви, когда в наивной неокрепшей философии пере

ломного возраста возникает страшное и манящее чувство смерти.
Уже в наши дни я прочитал у самого Александра Николаевича Вертинского воспоминания о концерте 1917 года в Екатеринославе и нашел то, чего мама могла и не запомнить:
“Последней была песня “То, что я должен сказать”. Я уже был в ударе, что называется. В полной боевой готовности. Подойдя к краю рампы, я бросал слова, как камни, в публику — яростно, сильно, гневно! Уже ничего нельзя было удержать и остановить во мне... Зал задохнулся, потрясенный и испуганный.

Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!..

Я кончил.
Я думал, что меня разорвут! Зал дрожал от исступленных аплодисментов. Крики, вой, свистки, слезы и истерики женщин — все смешалось в один сплошной гул...”
Еще бы! Стихи Вертинского были откликом на гибель юнкеров. И нужна была отвага, чтобы спеть этот реквием в зале на полторы тысячи мест. У каждого слушателя, впрочем, могли быть и другие ассоциации: шла всеистребляющая война, выгребавшая из городов и весей тысячи тысяч молодых людей, цвет нации, революция занесла уже меч над головами многих из тех, кто пришел в этот вечер в театр...

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!

Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.

Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!

Мама пела многие песни Вертинского, эту не пела. Не знала? А может быть, боялась? В начале тридцатых строчку “в этой бездарной стране” могли понять по-своему.
Так у меня и остались с детства в памяти песни, где в разных ипостасях являлась смерть: “Ваши пальцы пахнут ладаном”, “Отпоют надо мной панихиды хрустальные”, и еще нежная песенка, которая кончалась куплетом:

Я сегодня смеюсь над собой:
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки про сон золотой...

Скачать полный текст в формате RTF