Марк ЮДАЛЕВИЧ
НЕИСТОВЫЙ
КОНСТАНТИН
Рассказы о людях искусства и власть придержащих
В заметках и статьях о литературной жизни довоенного Омска
упоминаются многие писатели — Антон Сорокин, Леонид Мартынов, Павел Васильев,
Ян Озолин, Петр Драверт, Сергей Залыгин, Виктор Утков, Иосиф Ливертовский,
Георгий Суворов, Николай Копыльцев... Но никто не вспомнил Константина
Бережицкого.
Прочно забыт он сам, забыты его яркие стихи для детей. Лишь иногда в памяти
— оттуда никто не вычеркнет — возникают строки:
Не знал воробей
ни глаголов, ни дробей.
Или:
И постукивают бодро
оцинкованные ведра...
Константин Яковлевич Бережицкий был редактором художественной
литературы в Омском областном издательстве. К нему в Омске прилипло прозвище
“неистовый Константин”. Оно шло от манеры говорить о литературе. Подобно
Белинскому, он накалялся до предела, был бескомпромиссен и яростно ниспровергал
дутые авторитеты. Также оживлялся, когда появлялись новые люди, новые
слушатели и прозелиты.
Сгубило Константина Яковлевича то, что он любил анекдоты. Чаще всего,
это были анекдоты литературные. Помню, например, он рассказывал, что когда
Алексей Николаевич Толстой вернулся из эмиграции над ним любили подшучивать.
И однажды в ресторане, перебросив через руку салфетку, к его столику подскочил
Леонид Соболев. С поклоном спросил:
— Чего изволите, ваше сиятельство.
Бывший граф, прищурясь, посмотрел на него и пренебрежительно бросил:
— Как служишь, хам!
О Толстом он делился и другой байкой. Дело происходило тоже в ресторане.
К Алексею Николаевичу с фужером в руке подошел Юргис Балтрушайтис. Ныне
редко вспоминаемый Юргис Казимирович в годы революции был председателем
Всероссийского Союза писателей, а затем занимал пост полномочного представителя
Литовской республики в СССР. Имел определенную известность и как поэт
символистического направления. Считал, видимо, что ему по рангу выпивать
с Алексеем Толстым. Но Алексей Николаевич, гладя куда-то мимо, не сделал
ответного движения.
— Балтрушайтис, — решил напомнить о себе Юргис.
— Благодарю вас, я уже набалтрушайтис, — лениво отозвался Толстой...
В самом начале Отечественной войны Константин Яковлевич Бережицкий был
арестован. Говорили, якобы, в узком кругу он рассказывал политические
анекдоты.
Совсем недавно в Омске на мартыновских чтениях Виктор Утков рассказал
мне, что Бережицкий был арестован за анекдот о Сталине. Однажды Сталин
вызывал к себе Карла Радека и спросил: правда ли, что он является автором
многих коротких шуточных историй.
— Есть такой трех, — признался известный журналист.
— Зачем же рассказываете всякие анекдоты про меня, — напористо продолжал
Сталин. — Я ведь вождь партии и народа.
Радек возразил:
— Вождь партии и народа? Такого анекдота я никогда не рассказывал.
Виктор Утков поведал, что ему удалось получить от Бережицкого записку,
которую передал одному из охранников. Он писал, что с ним, любителем анекдотов,
произо
шел самый невероятный из них. Его завербовали в японские
шпионы.
Вскоре Константина Бережицкого расстреляли. Реабилитировали только в 1987
году.
ИСТОРИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ
Она относится к давним теперь пятидесятым голам. Впрочем
еще в самом конце сороковых на небосклоне советской драматургии засверкала
новая звезда. Появилась мхатовская афиша спектакля по пьесе Сурова (имя
его сейчас запамятовал) “Далеко от Сталинграда”. Вскоре автор получил
за нее Сталинскую премию.
Немного спустя автор представляет новое произведение. МХАТ сызнова раскрыл
свои объятья и он получил еще одну Сталинскую Премию. За этим, как по
конвейеру, следовали и другие пьесы.
Лишь в годы хрущевской оттепели известный театральный критик Яков Варшавский
представил черновики пьес Сурова, начиная со второй. Ларчик открывался
просто. С сорок девятого года Варшавский ходил в космополитах. Его, разумеется,
не печатали, и он тайком батрачил на Сурова. Объявился настоящий автор
и первой пьесы. “Далеко от Сталинграда” написал завлит Сталинградского
театра драмы Шейнин.
Здесь необходимо сказать, что литературный воришка был отнюдь не темным
человеком. Он по-своему любил литературу, отличался хорошим вкусом.
Однажды, появившись в квартире Михаила Семеновича Бубенного, заявил ему:
— Вот ты, Мишка, все кричишь: “евреи”, “евреи”. Я и сам их не люблю, но
сегодня всю ночь читал Пастернака, это несомненно сейчас первый русский
поэт. А первый произаик — Эмка Казакевич. А ты где-то далеко, далеко.
Михаил Семенович как раз обедал. И, по своему обыкновению, не без возлияний.
Возмущенный тирадой Сурова и особенно последней его фразой, он ткнул коллегу
вилкой в бок. Взывыв от боли, Суров ответил мощным ударом кулака. Бубеннов
схватил недавно купленное старинное кресло и обрушил его на Сурова, тот
ловко увернулся, парировал крепким ударом по уху.
Драка длилась довольно долго и каким-то образом стала известна в парткоме
московской писательской организации. Инцидент обсудили и пришли к выводу,
что дискуссия приняла несколько более, чем следует, острые формы, хотя
и была плодотворной.
Все это и послужило материалом для остроумного стихотворения. Оно не печаталось,
но было в свое время известно в литературных кругах. Говорили, что его
написал Александр Твардовский в соавторстве с Эммануилом Казакевичем.
Привожу стихотворение по памяти:
Суровый Суров не любил евреев,
он к ним вражду давнишнюю питал,
Когда же, жар души своей развеяв,
к евреям он помилостивей стал,
М. Бубеннов, злодьяние содеяв,
его старинной мебелью долбал.
Скачать полный текст в формате RTF