Валентин БУЛГАКОВ
“... ПОЧТИ ТАКОЙ ЖЕ,
КАК ЛЕВ ТОЛСТОЙ В РОССИИ”
1
— Видите ли, сначала это было училище для детей казаков
и казачьих офицеров, — говорил, расхаживая по комнате и задумчиво склонив
большую голову с еще пышной, хотя и поседевшей шевелюрой, небольшого роста
старичок в потертом сюртучке, обращаясь к сидевшему в кресле около полки
с книгами подростку-гимназисту в серой форменной куртке.
Сами казачьи офицеры, иногда совсем мало образованные, и учителями были.
Но потом, за неимением других подходящих учебных заведений, стали в эту
школу отдавать своих детей и российские офицеры, дворяне. Казаки были
не дворяне, у нас в Сибири ведь нет своих дворян... И вот в конце концов
процент дворян в школе превысил процент казаков. Бывало так, что казаков
в училище пятьдесят, а дворян сто пятьдесят! Тогда-то начальство и возбудило
вопрос о преобразовании училища в кадетский корпус. Преобразовали и пригласили
очень хороших учителей из России — по большей части офицеров генерального
штаба. А тут еще одно обстоятельство способствовало росту корпуса: один
из его новых директоров имел обыкновение переманивать в свое училище лучших
преподавателей из других городов Сибири. Состав преподавателей образовался
в корпусе великолепный. При этом-то составе я и учился, — добавил старичок.
— Но у нас, — продолжал он, оживляясь, — был и директор-генерал, феноменальный
глупец! Я не шучу. Про него ходили анекдоты. Так, однажды он возвращался
с какого-то парада, в ленте и при всех регалиях. Вдруг на него напали
гуси. Генерал от них едва отбился, но ужасно разгневался: как смели гуси
напасть на него! “Выдрать их!” — отдал он приказ. И гусей “выдрали”.
Другой случай. Генерал имел привычку время от времени посещать дортуары
кадетов ночью. А нужно сказать, что дортуары эти освещались посредством
особого прибора, которого вы уж никак не можете знать. Брался небольшой
железный цилиндр с раструбом вверху: туда (для предосторожности от пожара)
наливалась вода. В воду опускали пробку, на которую ставилась свеча. Свеча
сгорала, становилась легче, пробка поднималась вверх, и горящий фитиль
свечи всегда был виден из трубки, освещая таким образом комнату. Так вот,
придя однажды ночью в дортуары, директор вдруг видит, что в комнате царит
полнейшая темнота, и только вверху, на потолке, над тем местом, где должен
стоять светильник, — маленькое беленькое пятнышко. Это кадеты наполовину
вылили воду из цилиндра, чтобы огонь не мешал им спать: свеча погорела
немножко и затем опустилась на самое дно цилиндра, так что огонь светил
лишь внутри трубки.
— Это что?! Почему темно? — закричал директор, обращаясь к сопровождавшему
его сторожу.
— Вода выгорела, ваше превосходительство! — отрапортовал тот поспешно.
— А-а! — протянул директор, успокоившись. И пошел дальше: он поверил сторожу.
Старичок ухмыльнулся в густую бороду. Видимо, его забавляли школьные воспоминания
и эти давно прошедшие события. Не останавливаясь, он говорил дальше.
— Там же был у нас инспектор классов 3. Этот имел для меня большое значение,
и, между прочим, благодаря ему я полюбил математику. Ведь вот, в самом
деле, какую роль играют в деле воспитания и обучения личные качества преподавателя!
До приезда 3. в корпус я не только не любил
математику, но и не занимался ею никогда. Правда, я знал,
что можно разделить дробь на целое число, но разделить целое число на
дробь! Этого я осилить не мог. И вот назначили к нам в учителя этого самого
инспектора 3. Он излагал предмет замечательно ясно. Я удивился, как это
можно буквами выражать числа, проделывать над ними всевозможные комбинации,
и скоро по-настоящему увлекся математикой. Потом у преподавателя тригонометрии
я был уже первым учеником. Самые сложные комбинации укладывались у меня
в голове!... Да, ясность изложения — великое дело, и ею не всякий обладает.
Вот я сейчас читаю Тэна... Излагает он идеи энциклопедистов, Руссо, вольтерьянцев...
Так я думаю, — произнес старичок с увлечением и оживлением на лице, —
что он лучше уяснил себе эти идеи, чем они сами!
Мой визави как-то выкрикнул последние слова и, быстро развернувшись на
одной ноге и слегка подскочив, — обратил ко мне свое оживленное лицо,
которое все светилось улыбкой: нависшие брови и седые усы точно раздвинулись,
чтобы показать смеющиеся глаза и губы. Но тотчас старик опять понурил
голову и методически зашагал из угла в угол по комнате.
Он вообще склонен был в минуты оживления к излишним телодвижениям: то
подавался вперед верхней частью туловища, то подскакивал, повертываясь
на ходу, или же быстро, опять-таки на ходу, поднимал выпрямленную ногу
и, как бы на секунду задержав ее в воздухе, опускал всей ступней на пол,
чтобы вышагивать дальше...
Все это, казалось, свидетельствовало о том, что когда-то, в молодости,
этот человек отличался необыкновенной энергией и подвижностью, сиднем,
как говорят, не сидел. С другой стороны, обдуманность выражений и обстоятельность
повествования, в котором описывались иногда малейшие детали и подробности,
если они хоть сколько-нибудь шли к делу, — изобличали в нем ученого.
Действительно, это и был ГРИГОРИЙ НИКОЛАЕВИЧ ПОТАНИН, известный ученый,
путешественник и писатель. Это он, будучи одним из вождей сибирского областничества,
около тридцати лет тому назад за свои “сепаратистские” стремления, выразившиеся
якобы в намерении создать из Сибири обособленную в государственном отношении
область, был приговорен к смертной казни, помилован и сослан на каторжные
работы в Свеаборг, а затем приобрел почетную известность своей исключительно
плодотворной научной деятельностью и безукоризненным в течение всей жизни
служением высоким общественным идеалам.
Гимназист, с которым Григорий Николаевич делился своими воспоминаниями,
был автор этих строк. Беседа наша происходила в Томске, в квартире ученого,
в 1906 году.
Я познакомился с Потаниным в октябре 1902 года и с тех пор часто посещал
его. Сначала мы сошлись в научных интересах. Я — робкий начинающий ученик,
Потанин — высококомпетентный учитель. В то время я увлекался собиранием
народных песен и сказок, а Григорий Николаевич руководил мной, просматривая
и оценивая собранный мною материал и давая поручения разыскать в народе
тот или иной сказочный сюжет, собрать сведения о том или другом мифическом
персонаже и т.д. Кроме того, из библиотеки Григория Николаевича я пользовался
специальной литературой по фольклору. Он же, когда я окончил Томскую гимназию
и отправился в Москву для поступления в университет, снабдил меня рекомендательным
письмом к профессору В.Ф. Миллеру и, таким образом, ввел в этнографический
отдел Общества любителей естествознания.
Потанину очень, по-видимому, хотелось, чтобы я “втянулся”, как он говорил,
в занятия этнографией и сделался присяжным этнографом и фольклористом.
Но... другие интересы и возможности увлекали меня.
Между прочим, при первом знакомстве в Москве секретарь этнографического
отдела В.В.Богданов, попечению которого вручил меня В.Ф. Миллер, осведомился
о пределах и размерах моей научной эрудиции. Я назвал ему длинный ряд
исследований академика А. Н. Веселовского, работы Миллера и других “классиков”,
с которыми считал необ
Скачать полный текст в формате RTF