иначе я догадался бы произвести мелкую портновскую операцию и содержимое моего полушубка сдать в камеру хранения. Но я, увы, не сообразил... Помылись мы отлично, с мылом, паром в придачу. Никакого хамства, произвола в тюрьме я не видел, но издевательство имело место! Причем — жуткое издевательство! Но не со стороны тюремной администрации, нет! Со стороны дезинфекционной камеры. И вовсе не над людьми! Над нашими вещами.
С тихим ужасом я принял из прожарки свой верный полушубок, он покорежился, усох, уменьшился в размере... Но это еще полбеды. Вспоров подкладку полушубка, я вытащил оттуда деньги и обомлел... Бумажные купюры съежились, сморщились, даже полопались от нестерпимого жара тюремной дезокамеры, рассчитанной на полное уничтожение вшей. Но не рассчитанной на сохранение денег, которые мне предложено было сдать в камеру хранения. Короче говоря, я потерял свои деньги, кроме незначительной суммы, которую сохранял для текущих, карманных расходов. Такое же банкротство коснулось многих этапников. Винить было некого, кроме самих себя. Хвастуны несчастные! Мы-де прошли воды, медные трубы, а вот на простом огоньке и попались!
Сейчас не помню, сколько дней мы провели в тюремном подвале. Проходили карантин. Жулье нас не беспокоило больше. Наелись! При тюрьме работал ларек с очень ограниченным ассортиментом, но карамель, печенье, махорку купить было можно.
Но вот, наконец, нас вызвали наверх. Во дворе тюрьмы стояло несколько грузовых машин. Нас распределили по партиям. В полуторку ГАЗ-АА — по двадцать человек, в трехтонный ЗИС-5 — по тридцать. Спереди и сзади по конвоиру. Мы загрузились. Нам выдали на дорогу сухой паек, начальник конвоя забрал документы, и мы тронулись в путь. У заднего борта впереди идущей машины я увидел своего приятеля по купе и тюрьме Николая Сергиенко. Он помахал мне...
— Аркашка! дуй сюда, вместе поедем! — кричал он.
Я что-то сунул своему конвоиру и попросил разрешения перебежать к другу. Он разрешил. И я, идиот, спрыгнул на ходу из своего кузова и пустился вдогонку за передней машиной, которая заметно убыстряла свой ход. Почему я назвал себя идиотом? А потому, что рисковал схватить пулю какого-нибудь конвоира, решившего, что я убежал, а моя попытка догнать автомашину осталась бесполезной. Пришлось залезать обратно в свой кузов.
Среди этого этапа прошел слух о том, что шофера наших машин категорически отказывались везти людей: они пробыли в карьере полный рабочий день, утомлены, а их без отдыха направили на переброску этапа...
Мы направлялись к какой-то Стрелке. Расстояние солидное, более 300 километров. Дорога была неважная, сильно трясло на ухабах. И тут произошла дорожная катастрофа. Мы проезжали по возвышенному участку дороги. Далеко внизу извивалась серебряная лента многоводного, могучего Енисея... В Сибири стояла поздняя осень. Шофер передней машины, утомленный дневной работой, монотонным звучанием мотора, заснул! Машина резко свернула вправо и с высоты многоэтажного дома, кувыркаясь, переваливаясь с боку на бок, рухнула вниз. Раздались вопли ужаса, грохот мощного удара о камни, взрыв бензобака и все стихло. Все машины остановились. У меня волосы стали дыбом при мысли, как я стремился к собственной гибели, догоняя товарища...
Живых, но изуродованных и искалеченных, осталось два человека, тоже не жильцов на белом свете. Все остальные, включая конвой, погибли, сгорели... Мы молча собрали эти мешки с костями в одну кучу. Одна машина с начальником конвоя помчалась обратно в город.

г. Красноярск
№1, 1994 г.

Из антологии ДиН

Александр ПУШКИН

***

Изыде сеятель сеяти семена своя.

Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя,
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды...

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

1823 . (Пушкину — 24-й год.)

Знаменитые строки Сибири

Не сидится Ваньке дома.
Но куда ни погляди,
вся милиция знакома:
посиди да посиди...

Леонид Мерзликин (Барнаул)