Колхозные бахчи находились километрах в двух от деревни, за горой. Девчонки шли быстро и радостно обсуждали, как они скажут: “Мама, мы тебе воды принесли!”. А она им в ответ: “Ой, какие же у меня дочки хорошие!”.
Дошли до первого оврага — он был неглубокий, внизу журчал ручеек. Через него перегоняли коров, овец, поэтому земля вокруг была в ямках от копыт. В этих ямках тоже скопилась вода. “Не пей из копытца — козленочком станешь”, — вспомнилась девочкам сказка, и они поспешили дальше. Теперь надо было подниматься в гору, по краю глубокого оврага. Из оврага тянуло холодом, сыростью, берега круто обрывались вниз. Сестры знали, что на одном из склонов бил родник — они ходили туда с мамой. Конечно, хорошо бы напиться холодной воды, родниковой, но так страшно спускаться...
Вдруг девочки замерли: по склону оврага медленно ползла какая-то зверушка с черной лоснящейся шкурой. Стало зябко... Может, вернуться домой? Но дом был уже далеко внизу и отсюда казался совсем маленьким, как спичечный коробок. И вся деревня была, как на ладони:
маленькая, в две улицы, посередине извилистая речушка с синей водой. На воде как будто плавают белые лепестки — это гуси, много гусей. И над всем этим — синий простор неба.
Зверушка куда-то уползла — можно было двигаться дальше. Дорога поднималась все выше и выше, деревня скрылась из виду. Девочки были уже на самой вершине горы, откуда виднелся небольшой лесок, а за ним — тырло. Это отгороженное место, куда коров пригоняли на обеденную дойку. Близняшки любили ходить туда с мамой, которая надевала чистую кофту, повязывала накрахмаленный белый платок в синий горошек, брала кусок хлеба, густо посыпанный солью, чистый подойник. К ним присоединялись другие женщины, тоже нарядные, одетые по-праздничному.
Корова, увидев хозяйку, сама шла навстречу. Мама мыла ей вымя, давала кусок хлеба и принималась доить. Корова стояла смирно, осторожно переступая ногами, только хвост ее был постоянно в движении: им она отгоняла мух, слепней. Оводы носились над коровами целыми тучами, житья от них не было. Спасаясь от слепней, коровы заходили в воду почти по шею.
Девчонки тоже пытались доить, молоко бежало у них по рукам, лилось на землю. А у мамы оно било тугой струёй, звенело о края подойника. Потом накрывали подойник чистой сухой марлей, и они шли домой. На вершине горы делали привал. Девочки ложились на траву и смотрели в небо.
Сейчас коров на тырле не было, загон стоял пустой. Девочки устали. Солнце пекло вовсю. Стрекотали кузнечики. Наташа и Маша любили ловить кузнечиков, но сейчас им не хотелось шевелиться. Огромный шмель закружился над ними, делая сначала большие круги, а потом сужая их и, наконец, начал гудеть прямо над ними. Девочки замерли от страха, но шмель неожиданно улетел восвояси.
Пахло клевером. Клевер в деревне называли кашкой, дети любили есть его цветы, сладкие от нектара.
— Пить хочу, — захныкала Наташка.
— Это же маме, — осадила ее Маша. Но у самой тоже пересохло во рту, хотелось пить.

Решили сделать по глоточку. Когда пили, то ревниво следили друг за другом. Заткнули бутылочку уже размокшей пробкой и поднялись.
Теперь дорога шла под уклон, через солонцы. Почва здесь была белая, сухая, трава почти не росла, а местами поднимались заросли чертополоха, такие густые, что казались лесом. Чертополох цвел большими розовыми цветами, над которыми кружились пчелы, бабочки и птички. Но эта мирная картина не внушала девочкам доверия — они боялись, что из зарослей выйдет волк. Заторопившись, Маша едва не наступила на гнездо какой-то птички, в котором лежало три маленьких яичка в крапинку. Птичка тревожно зачирикала где-то рядом, и это напугало маленьких путешественниц еще больше.
Наташа уже собралась заплакать, но Маша показала ей далекие белые точки — это работали женщины на бахчах. Там была мама.
Ноги гудели от усталости, хотелось пить и есть. Снова открыли бутылку, опустевшую уже наполовину. Вода была теплой и противной. В конце концов в бутылке ее осталось почти на донышке.
Девчонки начали ссориться.
— Это все ты — пить хочу, пить хочу, — сердито выговаривала Маша. — Как мы теперь столько воды принесем, все смеяться будут.
Чтобы не позориться, вылили оставшуюся воду под длинные огуречные плети. От усталости, досады на себя и друг на друга стали тихонько всхлипывать. По мере приближения к работающим на бахче женщинам всхлипывания становились все сильнее. Сестры как бы состязались — кто жалостливее ревет.
Мать бросилась им навстречу.
— Милые вы мои, да как же это вы одни-то? А я смотрю — мои идут. Ах вы, мои родненькие! Что случилось-то, кто вас обидел? — приговаривала она, целуя дочек. А они еще пуще заливаются:
— Мы тебе хотели воды принести, ты ведь пить хочешь, а мы-ы-ы... Мать утешала их, гладила по головкам, целовала. Подошли женщины, стали их нахваливать. Мама нашла два одинаковых молоденьких огурчика — в пупырышках, с нежной кожей — и дала их девочкам.
— Посмотрите-ка, какие огурчики! Как и вы — одинаковые, и зовут их Маша и Наташа. Ну-ка, попробуйте, — приговаривала мама.
Девчонки понемногу успокоились. Они еще не решались посмотреть на маму, однако реветь уже перестали.
Через некоторое время, когда женщины сели обедать, сестры спали, лежа на душистой охапке травы, прикрытые от палящих лучей солнца большими лопухами. Над ними носились мухи, звенели пчелы и пахло свежими огурцами. Высоко в небе неподвижно парил ястреб.