его друг были спокойны и уверены, что им удалось восстановить душевное равновесие воина, нарушенное непрошеным самозванцем.
Спустя несколько дней Марк гнал, не щадя ни себя, ни лошади, по знакомой тропе к вилле своего старого приятеля. Ему не терпелось рассказать, что Иисуса действительно распяли, как и предрекал старик. Но после Иисус таинственным образом исчез, а вскоре, как рассказывают, появился перед своими учениками живым и невредимым. Сказал им несколько слов, потом вознесся и исчез в небе.
Марк несколько раз про себя проговаривал этот рассказ, добавляя все новые и новые краски. Сердце его бешено колотилось. Душевное спокойствие вновь было нарушено.
Вот, наконец, и заветные ворота. Он слетел с лошади, вбежал во двор, мельком отметив, что старик не вышел по обыкновению встречать его к воротам. Молодой воин как ветер ворвался в дом и был там ошарашен словами служанки: “Господин умер неделю назад. Мы не знали, как Вас найти”.
Марк остолбенел и первой мыслью, которая пронеслась в его взбудораженном мозгу была: ”Интересно он сейчас в аду или в раю?”.

ОЖИДАНИЕ

“Я не помню твоих глаз. Я забыла твой взгляд. Но ощущение от него всегда со мной. Сколько времени прошло, а мне до сих пор становится тепло, грустно и немного щекотно, когда я пытаюсь вспомнить твой взгляд, твои глаза, лицо, вспомнить тебя. Наверное, так и должно быть. Образ любимого человека быстрее остальных ускользает из памяти, еще раз доказывая, что любовь живет в чувствах, а не в образах. И хочется схватить этот образ, задержать его, остановить и запечатлеть хоть ненадолго. Но он исчезает, растворяется, как мираж в знойной пустыне. Ты — мой мираж. Мираж, обнимавший меня крепко и нежно. Ласкавший меня руками, губами, глазами. И голосом. Тихим и низким. Твой голос я помню. До сих пор ты мне шепчешь слова, которые, кроме нас, никому не понять. Это даже не слова. Это песня. Наша песня. Ее музыка могла меняться, но настроение от нее — никогда. Она — ода нашей любви. Гимн нашей любви. Его аккорды ты играл своими руками на моем теле. Его ноты ты вырисовывал на наших губах. Интервалы — в паузах между поцелуями. Эта песня заставляла смеяться луну, а солнце — идти вспять. Она разгоняла тучи, принуждала не смолкать птиц и радоваться — людей. Мы были богами. Мы ими остались! Ты — мой Бог. Мое волшебство! Мое чудо! Ты навсегда со мной. Навсегда во мне. Наши души давно повенчаны на небесах. Так стоит ли печалиться, что я не помню твой взгляд?.. Наверное, все-таки стоит”.
Господи! Сколько раз я читал эти строки твоего никогда не существовавшего письма. Сколько раз я засыпал и просыпался с чувством, что вот сейчас, наконец, в почтовом ящике найду конверт с твоим почерком. Сколько раз я дрожащей рукой открывал этот священный ящик... Но каждый раз только серая пыль оседала на моей старческой ладони.
Ему девяносто шесть. И он действительно еженедельно (чаще не позволяли годы) спускался к почтовому ящику, ожидая увидеть там письмо своей любимой. Той, которую в сорок втором у него отобрала война.

Дмитрий КАДОЧНИКОВ

ПРО БАБУ И СОЛДАТА

История, приснившаяся автору 5 июня 1999 года, то есть накануне празднования двухсотлетия А.С. Пушкина, когда он (автор) прилег после обеда подремать.

Шла как-то баба к фершалу, мигрень унять. Было у нее с собой пятьсот рублёв сотенными ассигнациями.
Дело было зимой, по потемкам уже.
Повстречался ей по дороге человек с ружжом. То был солдат, но баба была темная, и время было темное, не разобрала.
А солдат тот шел на службу, заступал, значит, в ночь в караул. А ночи зимой холодные.
Боялся солдат закоченеть, хотел с собой для сугреву водки купить, да денег у него не было. И задумал солдат занять денег у первого встречного. А тут баба идет.
— Дай, — говорит, — мне, баба, денег, взаймы. Я тебе потом отдам.
Баба напугалась, подумала — варнак, грабитель. Вон и ружжо при ём. Достала деньги из-за пазухи.
— У меня, — говорит, — только пятьсот рублёв, больше нету.
— Да мне столько не надо, — говорит солдат, — я только двести возьму. Через два дня приходи в это же время к городским воротам, я тебе долг верну.
На том и расстались.
Баба идет к фершалу, сама не своя. Ни как поверить не может, что не с грабителем ночной порой встретилась, а с хорошим человеком. Пока фершал ей пиявки ставил да кровь пущал, рассказала ему баба, что с ней приключилось.
Фершал был человек рассудительный.
— Пойди, — говорит он бабе, — к полицмейстеру, все ему расскажи. Вдруг кто глазастый углядел, как у тебя человек с ружжом деньги забрал. А донесет он полицмейстеру, дескать, ограбление в городе случилось, а тот жандармов на ноги подымет. Невинный человек пострадает.
— Ох, спасибо, — говорит баба, — что надоумил. Побегу в околоток, все как есть обскажу.
Пошла баба от фершала к полицмейстеру — торопится, чуть не бегом бежит.
А солдат уж на посту стоял и заметил, как баба с улицы свернула в проулок, где полицейский участок располагался.