И на Мою иссохшую губу
Молочной влаги капельку извергла.
Я, может, этой капли и алкал,
И, осчастливлен этим одолженьем,
С губы Своей последним наслажденьем
Слизнул ее цветочный, нежный кал.
Была полней молочного кувшина
Та капелька. Чего же Мне еще?..
А между тем букашка заспешила
По подбородку, к шее, на плечо...
И, сколько мог, Я для нес расправил
Плечо уже обвисшее Мое...
Не знал, сказав: “Почто Меня оставил?”,
Что Он Меня оставил на нее.
Вне Промысла Мне посланное чудо!
Ползи Моей рукою, поздний гость!
Лишь не ходи к запястию — там худо,
Кровь запеклась и вбит по шляпку гвоздь...
Остановясь на вздутье сухожилья,
Она готовно слушала Меня.
Слежавшиеся бежевые крылья
Вдруг выпростала желтая броня,
Щекотный взлет почувствовал Я кожей...
Прощай, дружок, зовись коровкой Божьей.
1987
В ПРЕДДВЕРИИ
В преддверии — подножие для гроба
И старенькой купели тусклый бок.
Конец с началом ниточки — здесь оба
Столь рядом, что страшится твой клубок,
Вкатившийся оттуда, где во мраке
“Избави Бог” теснится к “черт возьми”
И где неверья верные собаки
Скулят и ждут хозяев за дверьми.
Тут запахи застуженные виснут,
Синеют поминальников пласты,
В которых, средь живых и мертвых стиснут,
Порой упоминаешься и ты.
Тут старица, старательно и строго
К покрову подшивая бахрому,
Промолвит, что немного — верить в Бога,
Гораздо больше — ввериться Ему.
Как ввериться безвестному, с которым —
От юности и от науки — злой
Брезгливо обходился ты, как с хворым:
Страдай не у меня, ступай долой!
К тому ж доспать, позавтракать охота,
С друзьями побалакать, сесть за труд.
Но страшное с тобой творится что-то:
Хоть и уйдешь, да все же будешь тут.
Ты медлишь в мутном сумраке преддверья,
Пустынного до шороха в ушах,
Робея от знобящего предверья
К палящей вере сделать новый шаг...
Нажми на ручку — и войди для встречи
С необолжимой правдою одной,
И предсияй, как предсияют свечи,
Пред ликом отчужденности родной.
1988
ПРОСТОДУШНОЕ ПИСЬМО
Да неужто не вспоминаешь
Ты меня никогда-никогда?
Да неужто не понимаешь
Ничего-ничего, как тогда?
Посоветоваться-то не с кем,
Так тебя и спрошу о том,
В себялюбии самом детском,
Избалованном и святом.
Да неужто года старенья
С перелюбками между строк
Мимолетного настроенья
Не напомнили хоть чуток?
Так и спрашиваю: неужто?
В самом деле? Нс может быть?!
Быть не может, что вправду нужно
Совершенно тебя забыть!
Я жалею тебя, взрастая,
В словесах простодушных, пылких:
Не служила те рыбка золотая
Не была у тебя на посылках.
1985
НАДГРОБИЕ ЮНОСТИ
Памяти Т.Галушко
Мне сегодняшней юность моя была столь полярной —
В цвете, в даре, в слезах — и рыдает, а словно кутит!
Безначальный гранит —
бесконечный цветок солярный —
Лепестки свои, лопасти тихо над нею крутит.
Отодвинулась юность, брезгливо давая место
Плавной старческой немощи, умному оскуденью,
А потом умерла в знак бессилия и протеста,
Превратилась в гранит, но своею не стала тенью.
И смолистые космы она заплеснула в космос,
И палящие очи она поселила в звезды,
И добавочных дней от годов своих високосных
Мне она подлила, выжимая над чашей грозды.
Но теперь я слаба — а плясала в упругом хмеле,
Но тепрь я бедна — а одним одаряла взглядом,
Но теперь мне труба —
а ведь трубы вовсю гремели,
Но теперь я одна — а ведь юность ходила рядом...
И крутится цветок, гробовая се турбина,
И движения мощь в неподвижном кругу несметна.
Я за юность живу, ибо юность меня любила,
Я дряхлею и мру, но она за меня бессмертна.
Окт. 1989