***
Пламень Господень, все, что вчера превратил ты
в пепел легчайший, то, помнится, пеплом и
было:
горечью пахла с портвейном дружившая
юность.
запахом гари — с печалью гулявшая
зрелость.
Ветер Господень, не тронь мою тихую
старость
—
пыльное счастье — пятнадцать на двадцать
—
дворовых
малых квадратов в кружавчиках бледных
крылечек,
в трепете липы и в лепете ласточек юрких.
Милость Господня, согрей поистертые души
влажных старух, чьи глаза в бородавках и
мухах,
плечики — в штопаных шалях, а ножки — в
бахилах
(войлок дырявый с заплатами из кожемита) -
что им осталось, помимо забора, в чьи щели
небо сочится, трава наливается, пчелы -
коль захотят — пронесут наработанный за
день
мед золотистый (как сладко сучкам и
занозам!),
что еще нужно, помимо листвы, осенившей
пыльную радость, глупое счастье — пятнадцать на двадцать
жизни, которую можно в котомке
перенести хоть в могилу — Харон не
заметит...
***
Когда — в былые дни — на берегу Байкала
я думал, что волна нас обращает вспять
к рожденью, то всегда я видел в ней лекало.
по коему душе дано себя равнять.
Вблизи, издалека, с мосточка или мыса -
внимая бегу волн. я находил в волне
смущение земли, кровосмешенье смыслов:
вода сродни грозе, шум равен тишине.
И был мне сладкий час, когда всему
примнилось,
что пыль моих подошв и щиколоток боль.
зажженные землей, водою погасились
(так умерщвляют мед и расщепляют соль), -
и я пошел водой, волны не приминая,
и вместе с пеной птиц я брызги стер с лица.
С тех пор и я иной, и жизнь моя иная:
свобода без границ, дорога без конца.
Я знаю то, что знал мой пращур, я заране
прочел и позабыл, что будет внук мой знать:
жизнь хороша тогда, когда она в тумане -
где волны, где земля, где небо — не понять.
***
Будто посох суковатый
для моих дорог,
будто шепот бесноватый
ремизовских строк
этот, сложенный когда-то
дедушкой, мосток.
Будто дедушке налили
с лишком мужики,
будто дедушку свалили
юркие мальки —
чем мосток остановили
посреди реки.
И стоит он, вспоминая,
что он и куда
повела его былая
дедова беда —
кто ему глухонемая
зрячая вода.
И качает он, как люльку,
душеньку мою,
и дудит в ее свистульку:
”баюшки-баю” —
расположенный уютно
бездны на краю...
***
В той области — за тридевять морей -
нас головокруженьем угощали
малиновый лопух, седой пырей
и — в красных венах — изумрудный щавель.
В той области, куда впускали за
царапины, болячки, синячища