написанное для детей достигает у него почти набатной силы. С каждым из его положений, подчинённых этой доминирующей мысли, невозможно не согласиться. Принимаются “до идиотизма элементарные истины” в начале статьи, и симпатичная аттестация талантливых творений для детей в небольшом ярком их обзоре, и... до сердечной боли беспощадное “анатомирование” рассказа Льва Толстого “Черепаха”.
Правда, в том месте, где идёт педантичный разбор “всевозможных языковых и сюжетных ляпов”, наша обеспокоенность уже не сонаправленна. Эта часть статьи понемногу нагнетает впечатление излишней придирчивости и неприятно настораживает как первый сигнал предвзятости и утраты чувства меры. Начинаешь опасаться возможного перегиба: крушение согласия с автором — вещь болезненная... Но приходится это проглотить, потому что в “Черепахе” есть кое-что потяжелее этих “ляпов”: рассказчик бросает черепаху и даже позволяет собаке зарыть её — живую! — в землю... Принять такое трудно. И С.Логинов использует это ниже, как серьёзную улику для сурового обвинения: “Лев Николаевич в своих детских произведениях создал целую галерею образов, пробуждающих в читателе всё самое дурное, что может быть скрыто в душе”. А это уже слишком. Перегиб!
Есть разница в том, как воспринимаются “Русские книги для чтения” современным городским интеллигентом и деревенских жителем прошлого столетия. Лев Николаевич писал их, приноравливаясь к восприятию крестьянских детей, хотя читались они охотно и в городе. Их создание было подчинено дидактических задачам, “введению в жизнь” — в понятиях и представлениях того времени. Признать их талантливыми — было бы натяжкой, но, по свидетельству наших дедушек и бабушек, в своё время эти книги неплохо выполняли своё назначение. И нынче, беспристрастно перечитав их, можно убедиться: нет, не учат они дурному!
Однако, С.Логинову очень нужно, чтобы мы увидели в Л.Н.Толстом халтурщика и... злодея. И он клевещет.
После первого сигнала о перегибе согласие с критиком слабеет, мы уже не вместе с ним, хотя это пока ещё и не разрыв. Но вот для очередного выговора “сиятельному” он цепляется к слову “сочла” в рассказе “Косточка”, и его тонкая чувствительность как-то сразу оборачивается той самой мелочностью, которую он навешивает на это слово. Перегиб всё круче, наш разрыв назревает... И когда С.Логинов предъявляет Л.Н.Толстому тягчайшее обвинение — в гибели на рельсах малолетних читателей его рассказа “Девочка и грибы”, — происходит неизбежное: рушится доверие к автору статьи. Его обвинение слишком страшно и требует доказательств, документального подтверждения, однако остаётся голословным, потоку что подтвердить нечем. Тревожа память о Януше Корчаке (“Пепел Януша Корча

ка стучит в моё сердце”), критик окончательно теряет лицо.
Это место в статье при чтении обозначено острой болью — болью глубоко оскорбленного чувства справедливости, разочарования в авторе и полного разрыва с ним. Здесь — апофеоз разрушения. В стремлении развенчать “сиятельного графа”, “разоблачить” его, раздеть, разрушить “ложного идола” он теряет чувство меры, и обнажается тенденция создать себе имя, начертав его на обломках чужого величия, жажда самоутверждения ценой уничтожения другого.
Подобное явление мне уже встречалось: как-то пришлось рецензировать книгу начинающего психолога, где одна из глав была грубым надругательством над личностью Льва Николаевича. Оказывается, очень соблазнительно — воспользоваться тем, что старый писатель давным-давно умер, можно не стесняться! И места живого не оставляют, упиваясь “развенчанием” Но вдохновение здесь не от Бога. Красный язычок и рожки беса тщеславия неизбежно выдают такого автора с головой. И не получает он желанного признания за открытие “истины”. “Голым” оказывается он сам.
Выбранная С.Логиновым канва разбора связана с детством. Здесь -ахиллесова пята Л.Н.Толстого, и акцент на его книгах для детей очень удобен в качестве исходной позиции для его “развенчания” Поэтому критик категорично постулирует следующее: “Писателя прежде всего надо оценивать по тем его произведениях, что адресованы детям”. (Несостоятельность этого постулата обнаруживается сразу же: у С.Логинова остаются “не аттестованными” писатели, ничего для детей не написавшие, в том числе Гоголь, Тургенев, Достоевский... Булгаков... — будто и не писатели вовсе!)
Ещё с порога, в применении к Л.Н.Толстому, он берёт “творчество” в кавычки, как не имеющее права так называться, ибо это всего лишь “халтура” и “графомания”, т.е. болезненное пристрастие к писанию, к многословному пустому, бесполезному сочинительству...
Если это графомания, тогда ради чего люди перечитывают произведения Л.Толстого по многу раз за свою жизнь? От бывших фронтовиков приходилось слышать, что, отлёживаясь после тяжёлых ранений в госпитале, они испытывали потребность вновь перечитать “Войну и мир”. Эта книга была нужна им, по их признанию, как психотерапевтическое средство и катализатор осмысления пережитого. И мало ли зачем ещё — нужна!
Можно не разделять воззрений Льва Николаевича и не испытывать большого тепла к его личности. Но невозможно без глубокого уважения относиться к этому человеку, когда чувствуешь неустанный труд его души, которым освещено его творчество.
Пусть язык его произведения не кажется совершенным: иногда неудобен синтаксис и ощу