нерск, Комсомольск. Заключенных в лагерь Пионерск ведут через наш поселок. Овчарки, конвой с автоматами... Недавно провели в лагерь Зину-продавщицу. Она вчерашняя школьница. Окончила десятилетку в соседнем приисковом поселке. Успела сделать растрату и получить год. Конвоир шел с ней рядом, как на прогулке.
Колю дрова без прежнего азарта. Остались сучковатые, неколкие чурки. Римские цифры не получаются. Надо брать санки, запрягаться и привезти хотя бы сушняку, но слишком убродно: снег по плечи. Да и по мелкому снегу подвозка дров одному не под силу. А родители не помощники. Мать с темна до темна на работе, а отец вообще куда-то запропастился, исчез.
— Мама, — спрашиваю, — где папка?
— Поехал по деревням закупать шерсть для пимокатного цеха. — Сама вздыхает.
После нового года появляется отец в сопровождении конвоира. Оказывается, он выехал из поселка без разрешения коменданта, вдобавок напился и растерял документы. Теперь отбывает свой, заработанный таким образом, год исправительных работ. А почему ему такая поблажка, хоть с красноперым, но отпустили на побывку? А...думаю, это валенки сыграли роль, пимокаты угодили лагерному начальству.
Колю последние сучковатые чурки...
Из лагеря плохие вести: конвоир застрелил Зинку-продавщицу. За что застрелил, неизвестно. Мать говорит, что у конвойных придурков застрелить не заржавеет. Она сама была очевидцем подобного. Попервости спецпереселенцы-женщины работали на лесоповале под конвоем. Такие были строгости. Мужики же работали на лесопилке бесконвойно. При следовании с работы мамина напарница сделала шаг в сторону и потянулась за рясной веткой малины. Конвоир выстрелил ей в голову. Это была девчонка, такая же, как Зинка. Она отбывала свой короткий срок за прогулы...
Надо что-то предпринимать, нельзя сидеть сложа руки. Римляне давно бы поставили всех этих хозяев лагерей на уши. Надо накопить силы и ударить. Для накопления резервов подойдёт гора Колокол. Там заброшенные шахты, штреки. До решающего момента можно затаиться под землёй, штурмовые отряды будем формировать из числа военнопленных. Так у нас называют мужиков, вернувшихся из немецкого плена. Их почему-то не распускают по домам, а держат в конюшне, которую они сами отремонтировали и вычистили. Эта рабсила используется на сельхозработах. Подойдут и немцы, но не фашисты, конечно, а немцы, высланные с Поволжья. Среди наших у меня на примете Венка Овчинников. Этот Венка получил на фронте ранение в голову. На него частенько что-то находит. Он может ворваться в кабинет зав. столовой, схватить переходящее красное знамя и с криком “Ура” броситься на кухню, гремя алюминиевыми мисками и поднимая мучную пыль. Это его очередная атака. Пусть сражается в наших рядах. Понятно, что

вся его воинственность будет для понта, но кто его не знает, может и деру дать.
Пусть ударят из лагерей, изнутри. Там уже есть некоторые шевеления. Осенью во время копки картошки зек оглушил лопатой сидящего на пеньке конвоира и завладел автоматом. Роли мигом поменялись. Господин стал рабом. Его нашли на берегу Кизира с простреленной головой. Один заключенный бросился на начальника лагеря, но тот успел выстрелить. В лагерях должен объявиться Спартак, обязан объявиться.
Наша борьба начнется с налета на комендатуру. Обезоруженный комендант будет дрожать мелкой дрожью. “Ну что, — скажу я ему, — допрыгался, довзлягивал, мерин?” Он выкатит налитые кровью бельма. “Чего уставился? Моргала выколю”, — буду я на него наступать. А что ему еще сказать более колкое, острое? Наверное, его надо ошеломить так: “Молчать перед русским офицером!” Эти слова часто говорит отец, когда выпьет, говорит по любому поводу и без повода. Он участник первой мировой, его звание унтер-офицер, он георгиевский кавалер, но георгиевскую медаль он выбросил еще в начале коллективизации и помалкивает о своих подвигах.
Чем бы еще огорошить коменданта?..
Колю последние сучковатые, свиливатые чурки, колю по две в день. Надо экономить, тянуть до весны.

ДИКТАТУРА ВОРОН

Диктатура ворон наступила не сразу, не вдруг. Потребовалось время для изучения обстановки, внедрения агентов влияния, уточнения некоторых данных, возобновления оборванных связей, наконец.
С искусством и, в частности, с живописью у ворон связи не обрывались никогда. Началось с того, что художника Сурикова одна ворона вдохновила на написание картины “Боярыня Морозова”. Он увидел эту ворону на снегу ( скорее всего, как я думаю, на обледеневшей помойке ), и у него возник образ неистовой староверки.
Ворона, приобщенная к искусству во времена Сурикова, и по сей день как бы курирует живопись, но служит другому режиму. Конечно, у нее есть моральное право давать оценку тем или иным картинам. Чаще всего она так оценивает современную живопись: “кар-кар-тура”. В переводе означает — халтура.
Что касается литературы, то здесь воронам, на мой взгляд, не повезло, прежде всего в те крыловские времена. Крылов в своей басне изобразил ворону глупую, полоротую. Может быть, тогда действительно были такие вороны? Не знаю.
В настоящее время литература у ворон под контролем. Едва ли они пропустят нечто подобное.
В государственные органы вороны внедрились давно. Покажем это на примере каратель