чтобы криком, храпом не обидели,
пусть на чердаке, в любой обители,
где лишь пламя свечки нервно корчится,
мы сидим — да в небе вроде росчерка
моцартову молнию мы видели, —

а виолончели, скрипки нежные
нас в миры уводят запредельные,
за моря зеленые безбрежные,
за поля угрюмые метельные,
но сосуды, так сказать, скудельные,
мы идем ослепшие, потешные,
при мерцанье музыки безгрешные,
позабыв редуты и котельные,

и сюда ворвись ОМОН, полиция:
что, мол, собрались, и что тут слушали?..
кажется, и публика приличная,
спирт не пили и вино не кушали,
но спокойно разойтись не лучше ли?..
знаю и во сне все наши лица я —
гордо не ответим! Пусть измучили
где-то нам подобных! Плакать лишнее...

Мы не назовем им ни Бетховена,
ни Чайковского да и ни Моцарта!
Пусть потом все будем похоронены —
но смолчим! А эти будут досыта
бить нас! Только мозг майора Пронина
не поймет нас! Ах, луна обронена
в реки золотые... в травах росы там...
Наше общество вспомянет Родина!

***
Молюсь неверными словами,
не зная истинных молитв.
Но может нам простится с вами,
коль все-таки душа болит.
Вся сила страстного незнанья,
любви, изведавшей излом,
взойдет над домом, как сиянье,
пред тем как вспыхивает дом.

***
Склонился к муравьям... Блестящие синьоры,
со шпагами куда торопитесь вы в горы?
И птицам я махнул по-дружески рукою —
куда плывете вы рекою голубою?

У каждого — свое, свои дела-заботы.
Вкруг счастья своего свои стоят заплоты.
И только б не мешать, не наступить ботинком.
Как в общежитье жить, на свете мирном, тихом.

И что тебе с того, что их невнятны речи?
Ты если всех поймешь, тебе не станет легче.
И не желай вовек, надменно и сурово,
чтоб поняли они твое любое слово!

Не надо их пугать. Зачем большие печи?
Зажги средь темноты лишь тоненькие свечи...

Ты — мудрый, ты — смирись,
великий человече...
Ты — страшный, помолись.

***
Кончается время хороших людей,
доверчивых даже к Иуде.
Становится сразу с обеда темней -
гуляют угрюмые люди.
На них золотые браслеты, кресты,
лежит по карманам оружье.
И красные спят под ногами цветы,
а может быть, что-то и хуже...
Ни в бога не верят, ни черту друзья,
ни белые, ни коммунары.
А только на окрике: делай как я! -
Россию заводят в пожары.
Как люди из дома — так воры в дома!
Милиция млеет в чечетке.
Их новый кабак, как родная тюрьма, -
на окнах, конечно, решетки...
Так выдай же Мурку скорей, музыкант,
не то превратишься в колбаску!
Кончается время. Алеет закат.
И просит ребеночек сказку...

ИТАЛЬЯНСКАЯ ОПЕРА

С каким привычным наслажденьем
мы страстным упивались пеньем,
крутили диск не раз, не два,
не понимая, повторяли
записанные там, в Ла Скале,
нам неизвестные слова.

Они нам бедный слух ласкали,
есть в мире лучше что едва ли...
Но вот пришел на этот мед
(— Включайте ваш полночный чайник!)
театра местного начальник -
принес дословный перевод.

О боже мой! Неуж вот это
и произносят три дуэта,
и хор, и тенор золотой?
По сорок раз — пустые строки
про юбки, двери, юбки, койки...
— Нет, я уйду! — Нет, ты постой!

Неужто нежное “amore”
звучит так пошло в разговоре?
А может, лучше бы не знать,
о чем кричат они дословно,
сопрано, толстые как бревна,
и в серебре из жести знать?

А может быть, такая ж участь
у русской оперы?.. Не мучась,
кой-как слова переведя,
поют в стране далекой Глинку —
как шел Сусанин, как по рынку,
зонт вскинув на предмет дождя?

А может, непереводима
суть музыки?.. как запах дыма,