ПИСЬМО ИЗ НОВГОРОДА

Владимир ГРЕБЕННИКОВ

ЦВЕТОВЕЙ

День и ночь — сутки прочь.

Красочных видений вызнавая сласть, исходил я немало по цветовой мураве, долго, подённо — от ребячьей прыти до седого упора — гладил глаз ее волшебной шелковистостью, а и до сих пор завороженный не нагляделся на всецветное это чудо, ошалевая от живокрасной милавани дурманящей и от счастья, что вижу ее. И как ни заметлив был, а смотрю на засветь чистого, непочатого левкаса, целинную пластовую белую равнинность которого предстоит пробудить ярколюбым, взыскующим закрасом, изладить новым радужным цветомыслием, и понимаю — сколько же расцветшей лучезарной красости еще не освоено? И не освоится никогда, хоть и в тысячелетней отдалени заживи наново. О, светодарная и тайнодивная овидь цветная! Когда окрас угасает в чем-либо, что иссушается небытием, как же печалится и стонет душа по увяданию той близкой жизни, в которой цвета и краски когда-то звенели весельем, струились, желанились переливамиоттенков и звуков, и казалось, что никогда этой песенной силе не будет ни конца, ни края, ни убыли, ни тлена, как же плачет все наше существо о кратком часе молодости, о всполохах надежды, об исчезающих минутах блага, о промельке жизни — обо всем, что было, есть и уходит…

===

Как откроются глаза — шатанёт, сдвинешься с равновесия: измученной страны обезнадёженное избывание срока — вот этакой теменью ошпарим провидь умозрения! “К горьким горе идет” — повторим за Иваном Никитиным, в своем недобром обиходе на российской дурнине всякой прожити понасеяли, которая завтра неминуемо вызреет отчаянным воплем. Колыбелью нам — бессмыслицы центрифуга, была и есть, колотила и колотит, но — терпим, смиренцы.
Россия выпадает из единства Бытия. Она — в безвременьи. По своевольной суете ума, но чаще злобным произволом власти, озабоченные из часа в час обыденным бытом, мы из месяцев, годин и десятилетий возводили пирамиду прозябания. Пребывая исключительно в одном несметном сегодняшнем, мы перекрыли державный поток Времени. И — запрудились в настоящем: живомощное прошлое, и животрепетное будущее нас обтекают стороной. Гурище, громоздилище это нелепое обрушилось и нас придавило. Завер

знувшись, стали непроточными наши жилы — в нас холодеют токи жизни.
По всему видать, постсоветская дурмань не сулит нам и переизбытка Родины, в нас явно менеет отчизны. Не бережа цельности семьи, не сберечь и общности народа: большинство из нас равнодушно вызыривает из потухших глазниц на то, как вот в этот самый миг больная, ослаблая жизнь из последних тщет борется с подступившей смертью и силится ее одолеть, а мы, по заведенному обычаю, ей в этой схватке не помощники.
Такую большую на сердце тоску, как наша, только и можно укрыть рядном российских просторов, приникшие к отчему пейзажу, мы им и выживаем с горем пополам. Но упованиям нашим на вечность родимой земли тоже приходит конец, мы и в окружении природном нахамили дикою цивилизацией до последней меры — мертв почти пейзаж. Нет, края нашего нам надолго не хватит, изувеченный химией и железом, он становится агрессивно-безобразным. Не совпали бы, не вошли в резонанс пульсы предгибельного судорожья — наши, человеческие, и природные: в смятении мнится — не пришла ли пора слагать эпилоги уже не только собственным судьбам, но не грянул ли час воплить Слово по основе основ жизни — праматеринскому земному и праотеческому небесному об нас попечению.
Нет охоты и намерения петь человеку отходную и каркать беду на свою голову, но никакие и ничьи добро и любовь потравы себе от умышленного зла не вынесут и не потерпят. Апокалипсис как наказание — не пустая угроза, но очевидно выводимая формула, простейшее “дважды два” причинно-следственных связей.
Нам, от верховий рождения в утлости своей подгребающим к устью кончинному, нам, во всю бытность свою должавшим людям, делу, розмыслу и жизни, нам, горизонтов истины обзором не почавшим почти, и не прибавившим человечности в мир на истекающем веку — нам все сроки

Скачать полный текст в формате RTF