Владимир ЛЮБИЦКИЙ
ЛЮСЬКА
Новелла
Это странное существо появилось в доме летним воскресным утром 1956 года.
Дом наш, одноэтажный толстостенный особняк, наверное, принадлежал когда-то
одному хозяину, и было в нём множество комнат. Но потом, видно, хозяина
прищучили, дом разделили по справедливости — на пять или шесть квартир,
между которыми только и остались косяки широких дверных проёмов, наглухо
заложенных кирпичом. Вдобавок в правом крыле, если смотреть с улицы, поместилась
парикмахерская. Три её узких окна были разрисованы кудрявыми женскими
и щегольски причёсанными мужскими головами, вокруг которых затейливой
вязью вились слова “шестимесячная завивка — перманент”. А три окна левого
крыла были наши. По ночам и в жаркую летнюю пору они закрывались деревянными
ставнями, и я, просыпаясь утром, видел, как по потолку расходились от
них длинные чёрно-белые радиусы. Там, за ставнями, уже вовсю гомонила
жизнь. Одни спешили в хлебный магазин, ютившийся в подслеповатом домике
по соседству. Другие шумно торговались на стихийном базарчике, собиравшем
на широкой лужайке между тротуаром и дорогой весёлых, неприжимистых хозяек
окрестных огородов. Кто-то шагал по делам — “в город”, говорили они, хотя
и сами жили в этом городе, и отнюдь не на окраине, но вся деловая жизнь
протекала в самом центре, где находились учреждения, крупные магазины,
два института, два кинотеатра, три парка — словом, всё, что составляло
среду именно солидного, респектабельного обитания горожан, в отличие от
преимущественно жилых кварталов с их щедрыми, уютно припылёнными садами
и палисадниками, провинциально сибаритским духом безмятежности и добрососедства.
И все люди, сновавшие там, за окном, отражались сейчас на потолке затемнённой
комнаты полосатыми лучами, восходящими к узкому солнечному проёму между
ставнями.
Мамы не было — наверное, она тоже по обыкновению выбежала на базарчик
прикупить к воскресному завтраку молодой картошечки, ядрёной красной редиски,
зелени, свежей сметаны для салата, и я, предвкушая это немудрёное, но
излюбленное летнее пиршество, блаженно щурился с подушки на пробивавшиеся
с улицы жёлтые пыльные лучи.
Потом я услышал, как открылась входная дверь, и догадавшись по голосам,
что мама возвращалась не одна, притворился спящим.
— Вот он, мой сынуля! Полюбуйся! — горделиво сказала мама.
— Вла-дик! Ка-а-кой большой! — раздался над моей головой
незнакомый хрипловатый голос. — Со-о-всем взрослый!
Тронутый такими восторгами, я не удержался и одним приоткрытым глазом
попытался разглядеть их автора, но тут же был беспощадно разоблачён.
— Да он уже во сне кур видит! — воскликнула мама. — Ну-ка, вставай, лежебока!
— и сдёрнула с меня старенькое марселевое одеяло.
Я заверещал благим матом и, углядев над собой существо женского пола,
опрометью кинулся во вторую (и последнюю) комнату нашей утлой квартирки.
- Дай штаны! — воззвал я из-за закрытой двери к маме, которая вместе с
гостьей хохотала надо мной.
Через некоторое время, приведя себя в более-менее пристойный вид, я вышел
на люди.
- Это Люся, школьная моя подруга, — сказала мама.
И я остолбенел. То, что стояло передо мной, не могло быть маминой подругой.
Оно вообще не могло быть подругой. Ничьей! Это было... Невесть что это
было! На нём висел какой-то балахон немыслимого цвета и фасона. Волосы,
всклокоченные, наверное, наподобие некоей причёски и окрашенные в ядовито-рыжий
цвет, были такими редкими, что не могли даже прикрыть болезненно сизую
кожу на маленькой круглой голове. Ярко-красный напомаженный рот раскрылся,
вероятно, в улыбке, но ничего страшнее я раньше не видел: с одной стороны
вверху сверкали жёлтые металлические зубы, с другой матово светились тоже
металлические, но белые, спереди торчали несколько прокуренных до ржавчины
собственных зубов, а между всем этим ассортиментом зияли чёрные пустые
провалы.
- Здравствуй, Владик, — снова услыхал я хриплый утробный голос и увидел
протянутую мне худую мосластую ладонь. — Ты меня не помнишь? А ведь я
тебя маленьким на руках носила.
С трудом преодолев оцепенение, я наскоро ответил на приветствие и выскочил
на крыльцо — благо, удобства у нас располагались в самой глубине двора.
===
Мама у меня была очень красивой. На старой, ещё довоенной фотокарточке она выделялась среди всех своих одноклассниц: высокая, стройная, с весёлыми бесенятами в карих глазах. Тугая толстая коса, уложенная вокруг головы, сияла от солнечных бликов как царская диадема. Из её рассказов я знал, что папа неистово её любил — и ревновал, хотя она, певунья и хохотунья, не давала к тому ни одного серьёзного повода. И всё же я, прислушиваясь к просыпавшемуся где-то внутри собственническому началу, хорошо понимал его: угрюмо подмечал устремлённые к
Скачать полный текст в формате RTF