Елена БАЖИНА
В ЧАСУ
ОДИННАДЦАТОМ
* * *
Больше всего он опасался, что она вдруг повернет голову, увидит
его и узнает. Все пятнадцать минут, пока они ехали в одном вагоне электрички,
Александр трепетал при мысли, что ей вздумается посмотреть вглубь салона,
туда, где в дальнем углу сидит неприметный человек в темной куртке и потертой
кепке – то есть он.
Не потому, что он был болен. Болен, конечно, был, но в пределах нормы
болезни, имеющей устойчивую ремиссию. Ведь увидев Александра в столь ранний
час с громоздким потрепанным рюкзаком, она бы подумала, что в его жизни
с тех пор ничего не изменилось и, не дай Бог, пожалела бы его.
Он решил поехать в Тулу, чтобы предложить несколько книг на лотки и в
некоторые книжные магазины. Сейчас это стало единственным способом его
существования. Он встал рано, – так рано, как нормальные люди, должно
быть, не встают, во всяком случае, он сам в прежние времена так рано не
вставал. Прошел тихо в ванную, чтобы не разбудить ослабевшую в последний
год мать, на кухне равнодушно выпил полчашки растворимого кофе и поехал
на вокзал. Он выкурил сигарету, стоя на холодном тоскливом перроне, а
потом забрался в этот дальний угол у окна. На какое-то время он задремал,
но вдруг очнулся и сразу увидел ее.
Ему показалось, что она не изменилась. Но что такое эти перемены, если
он не может, как прежде, даже просто поговорить с ней? Только непонятно
– куда ей понадобилось ехать в такую рань?..
Впрочем, это уже неважно, как неважно и то, куда едет он; а ему об этом
лучше не думать. Только ему кажется, что он мог бы, – наверное, смог бы
сейчас встать и приблизиться, сесть рядом с ней и сказать: это я, Саша,
ты помнишь меня, да, тот самый, с которым ты когда-то провела энное количество
дней и ночей и который расстался с тобой, потому что нашел путь жизни,
а ты пошла путем смерти.
* * *
Много лет назад, а может быть, и не очень много, Александр
нашел путь жизни, а она, не внявшая его словам, пошла путем смерти. Это
подтвердил священник, крестивший Александра и ставший потом его духовником.
Саша внимательно прочитал брошюры о церковных таинствах и о семи смертных
грехах, а также о мытарствах Феодоры, – то, что отец Афанасий дал ему
вместе с молитвословом.
Тогда они вместе поехали на его отдаленный приход. И если сейчас предложить
ей закрыть глаза, то можно представить, что они едут не в Тулу, нет, совсем
в другом направлении, как в том году, – они едут в обычную убогую провинцию
единой, социалистической, надуманно-интернациональной, еще тогда не распавшейся
(если не считать случившейся в том году резни в Нагорном Карабахе и волнений
в Латвии и Крыму), еще доступной во всех своих отдаленных пре
делах империи. У священника много народу, так бывает в выходные
– в основном это женщины в платочках, и несколько молодых людей смиренного
иконописного вида, разговаривающих тихими приглушенными голосами. И у
Александра захватывает дух от такой идиллической картины.
– Но зачем мы туда поехали, для чего? – спросит она вдруг. – Ты с самого
начала отнеслась без воодушевления к идее этой поездки, ответит он. Потому
что я уговорил тебя, я надеялся, что ты, как и я, пойдешь этим путем жизни,
ответит Александр. Вспомни, было именно так... – Да, скажет она, помню,
я поехала ради тебя.
За длинным обеденным столом его посадили ближе к батюшке, а слева и справа
в порядке убывания значимости в какой-то внутренней, только здесь понятной
иерархии, размещались мужчины, и уже потом сидели женщины в платочках.
Александр поймал себя на том, что ему приятно, что его посадили ближе
к центру, т.е. к существующему здесь своему начальству, и он с удовлетворением
подумал, что она должна оценить то предпочтение, которое оказано ему,
хотя сама себя чувствует скорее всего неуютно в окружении этих суровых,
неулыбчивых, строгих женщин. А батюшка, темноглазый, с распущенными по
плечам густыми черными волосами сидел во главе стола, изредка поглаживая
бороду и пытливо оглядывая собравшихся гостей. Александр даже в какой-то
момент ощутил на себе эту пытливость, вцепившийся взгляд, и опустил глаза.
Во время обеда отец Афанасий велел прислуживавшей ему Палашке читать какое-то
духовное поучение, и под стук алюминиевых ложек зазвучали монотонные благодатные
слова про вечную погибель за грехи и про вечное спасение.
После обеда Александр получил послушание – наколоть и принести дров, что
тщательно исполнил. Потом они сидели на лавке у окна, слушали духовные
песни в исполнении батюшкиных чад, смотрели сквозь узорчатое окно на сугробы
за окном, на приземистые бревенчатые дома вдали, и Александру открывалась
простая истина, что люди здесь избрали какой-то иной, малопонятный для
многих путь, отвергнув привычные нормы, правила и отношения. Он подумал:
вот такая жизнь в деревенском доме, вдали от цивилизации, привычных средств
связи, газет и телевизора, а главное – от еще не иссякшего на тот момент
духа советской идеологии, хотя и потревоженного уже всплесками напиравшей
перестройки, близ маленького, чудом сохранившегося сельского храма – и
есть воплощение духовного идеала, цели и смысла земной жизни, которая
по большому счету, как он полагал, смысла не имеет. Батюшка – духовный
светильник, который светит всем в доме, и все греются в лучах его нездешнего
света. Только здесь еще можно увидеть слабый отблеск ушедшей православной
Руси, а все достижения культуры, науки, образования, цивилизации не имеют
значения: это ничто, пустое, обман века сего.
Здесь совсем не ели мяса, а то, что готовили, было без соли. Когда Александр
вышел в маленькую кухоньку попросить соли, хлопотавшая там Палашка сказала:
“Мы не солим. Батюшка говорит, что соль – это сластолюбие”.
Они провели там три дня. Саша колол дрова; девушки шили облачения, готовили,
убирали, пели на клиросе и мыли пол в церкви. Она тоже помогала, и им
Скачать полный текст в формате RTF