* * *

Верительные грамоты дождя
предъявит осень, истончив свой полог...

Бродить по улицам, себя не находя
(ведь путь к себе – мучителен и долог),
смотреться в лужи, воду пить с лица,
стучать зонтом по трубам водосточным,
заглядывать в оконца без конца
и слушать, как троллейбусы стрекочут.
Лететь на крыльях мокрого плаща,
зачёрпывая влагу башмаками,
и слушать гром, что любит сгоряча
бить в медный таз стальными кулаками.
Дышать завесой, мороком, стеной
из самых мелких капелек небесных,
быть кем-то, кто так хочет быть собой,
кто струи пьёт, укрывшись под навесом,
не зная меры, всё бежит, бежит вперед,
напившись вдрызг дождём, почти что летним...

– Когда всё стихнет, что произойдёт?
– Печать поставит Солнце-доброхот,
и снова,
              снова постареют дети...

* * *

Очнуться “средь шумного бала”
с нелепой улыбкой в зубах,
такое хоть раз, но бывало,
со всяким, бредущим впотьмах.

Казалось бы, зала шикарна,
веселье фонтаном блюет,
а ты – кривоногим Икаром
застыл словно точка над j.

Не можешь понять или вспомнить
зачем ты так рвался сюда,
зачем сторонился часовни,
часы надевая всегда.

Зачем вырабатывал деньги,
сжигаючи в топке деньки,
спросонок шептал в понедельник:
“Воскреснуть опять не с руки...”

И вот чей-то голос прикажет,
как в детской забаве: “Замри!”
Стоишь. Кто-то плачет. И даже,
похоже, что это внутри.

* * *

У осени такое ремесло:
стелить листву под ноги Белой Даме... –
своими листопадными трудами
она стирает лета баловство.

У осени особенная стать –
служить зиме без фарса поклоненья,
ей белый стих расскажет откровенней,
зачем её смывает дождь с листа.

У осени особое лицо.
Пустынная душа и грим полуулыбки.
В её прудах ещё резвятся рыбки,
но в их глазах спят тени мертвецов.

* * *

Когда умрёт последняя собака,
подобранная некогда щенком,
когда слова рассыплются на знаки,
а те – на чёрточки и точки, а потом,
трухой опав, улягутся дорожкой,
что к горизонту растянула нить,
и амальгама ухмыльнётся рожей
совсем уж незнакомой... Я винить,
конечно, стану всех, но всюду
сумею разыскать лишь свой почин.
Я закричу, что больше так не буду,
а эхо – “буду, буду...” пробурчит.

* * *

В этом мире недотёп –
Тёпы стали очень редки,
и небесные виньетки
ветер боле не плетёт...

Не кружатся мотыльки.
Эльфов – цвет цветов не манит.
Время киснет на диване.
Бережок грустит реки.

Тёпы стали исчезать
от нашествия утопий:
что ни зданье, то Акрополь,
что ни ива, то слеза...

Негде неги им испить:
всё пожухло от мытарства –
двери Митиного царства
Тёпу впустят... Тёпа, спи.

* * *

...А за окном зелёная погода –
в кочевьях кучевые облака,
рукой подать до соды небосвода
и склонна к подаяниям рука.

Так пальцы пробиваются сквозь толщу
напластований будущей воды –
по ниточкам, по лучикам, на ощупь
где солнце бродит словно поводырь.

И хочется, и колется – обжечься,
и тучей – после – руку остудить...
Расплавленными каплями колечка
пробоины на сердце залудить.

Вернуться в комнату с прокисшей занавеской
на одиноком тлеющем окне,
вернуть ладонь на подлокотник кресла,
и навсегда увязнуть в тишине.

г. Томск