Так будем отпуск новогодний
мы проводить с судьбою-сводней
в прогулках, в ласках, во хмелю.
Метёт, метёт во все пределы...
В сто первый раз скажу я смело:
“Мой царь, как я тебя люблю!”

* * *

Пришла весна. Но ничего
не изменила ровным счётом.
Всё так же Фауст дружит с чёртом.
Лишь только каплет на чело

с ветвей. Но вешняя капель
не веселит меня нисколько:
тоску изгоя и осколка
не заглушит апрельский хмель.

Дней канитель. Я посреди
пути стою: мне ровно сорок.
А впереди – дремучий морок.
И бомба тикает в груди.

НАЧАЛО ВЕСНЫ

А на задворках прибранной Европы...
Здесь кот Баюн баюкает мышат.
Чумазые прогорклые сугробы
вдоль троп, как рыба снулая, лежат.

Немытые мелькают иномарки
и колымаги из советских лет.
На белом небе, как салфетка, марком,
разлит глазуньей по глазури свет.

Здесь луковицы храмов вышибают
слезу, поскольку на крови растут,
и злою позолотой набухают,
и соки корневищами сосут

из злой земли, на бедность обречённой
и обрекающей своих детей.
Один поэт, нездешним увлечённый,
нагой среди одетых нелюдей,

шатается по улицам безликим
и видит рай сквозь грязное окно.
Он станет обязательно великим,
но после смерти, как заведено.

Кикиморой орёт ментов сирена,
и лешие из банок пиво пьют.
В лягушку превращается царевна,
зане продажен красоты статут.

Мне суицид Расея навевает,
бо не даёт подняться над тщетой,
мужицкими руками обнимает,
охватывая горло немотой.

Весна идёт, идёт, в грязи по локоть.
И эту грязь мы сами же творим.
Я здесь живу. Здесь и умру, должно быть.
Тоска. Судьба. Житуха. Третий Рим.

8 МАРТА

Ни врагов, ни друзей – ни черта.
Маета, пустота, нищета
по весне только грязью богаты.
Мой бессмертный скукожился дух.
Утром будит меня не петух –
будит дворницкой скрежет лопаты.

Разбивает сугробы она,
чтоб всерьёз наступила весна,
и за это я ей благодарна,
ведь весна – это время надежд.
Но что проку от поднятых вежд,
если жизнь нежива и угарна?

С рюкзачком я бреду в магазин.
Там встречает торговец-грузин
и дежурно желает мне счастья.
Возвращаюсь по лужам домой.
Поздравлений по телику вой
мне несносен. Живого участья,

хоть со спичку, со свечку тепла
попросила бы, если б могла
я найти средь людей адресата.
В одиночестве пиво глушу.
И надеюсь, что всё же решу
смысла жизни вопросец проклятый.

Только, видно, не с той стороны
я к нему подхожу – со спины:
он мне кажет арбузную попу.
Я не знаю, за что я плачу.
Жизнью собственной жить не хочу.
Кров продам – и уеду в Европу.

Лучше в Индию. Там нищета
весела и всегда молода,
белозуба, свята и беспечна.
Вот под пальмой оборвыш стоит,
словно центр мирозданья, и ссыт,
а в глазах отражается вечность...

г. Москва