Александр ГРИЩЕНКО
ВРАНОВО НЫРИЩЕ
Когда он понял, что не любит людей, было уже поздно. Не в
смысле, когда солнце так глубоко село, что встать ему невмоготу, а в том,
что нельзя было смотреть на случайных прохожих и попутчиков без содрогания.
Потому что все случайные люди тоже отвратительны. Один слишком сутул –
не просто сутул, а как-то по-звериному сутул, невыгибаемо сутул, как будто
плечи у него завёрнуты вовнутрь раскалёнными щипцами, а голова растёт
сразу из кадыка. У этого уродца ещё и хорёчье выраженье лица, и низкий
лоб, и вообще он давит прыщи грязными пальцами. А у другого – непонятные
нарывы за ушами и волосы выглядывают из носа. Особенно раздражала Взмахова
форма черепов, их бесконечно разнообразные выпуклости и впадинки и обязательно
прячущиеся под волосами бородавочки. Да и волосы были всё сплошь или реденькие
и жиденькие, а под ними – неопределённо-бледного цвета кожа в пупырышках,
или ещё хуже: волосы грязные и жирные, густо пересыпанные перхотью, нависающие
блестящими сосульками над ушами или связанные в крысиный хвостик. Женские
же волосы и причёски – те вовсе были невыносимы для Взмахова: сожжённые
перекисью, выкрашенные во все оттенки гнусно-жёлтого цвета, искусанные
и потрёпанные завивкой, – а посредине головы, ровно посерёдке, где они
распадаются на две половики, обязательно должна быть тёмная бороздка постоянно
откуда-то растущих, но вновь и вновь обесцвечиваемых и рвущихся у корней.
Взмахов читал где-то (уже не помнил, где именно... в школе, кажется),
как разрубают череп шашкой – напополам. Так, наверное, для того и существуют
всякие проборчики, чтобы легче было на них ориентироваться. И вот под
этим-то волосяным трупиком скрывается рыхлая замухрышка, пуще всего на
свете она боится зеркал, которые каждый раз, когда она в них смотрится,
отражают не только одно и то же убожество, но и всё более прогрессирующее
убожество, – а она смотрится и смотрится, надеясь, блин, что в какой-то
момент увидит нечто изумительно-смазливое. О! Взмахов понимал всю подлость
смазливости! Пускай на иной бабе и личико ничего себе, и волосы не покрашены,
зато какой-нибудь изъян да найдётся. И не один ведь, не один! Например,
широченные плечи, как у пловчихи. Или окажется на самом деле пловчиха
– с жабрами вместо лёгких и с перепонками между пальцев. Обязательно будет
такая вот смазливенькая или тощей, или с обвислой грудью, или с кривыми
ногами – да разве все уродства, какие только возможны в человеке, мог
перечислить Взмахов! Не мог, конечно. Они его сами одолевали.
Страшнее всего было признать существование чужой и страшной особи человеческой,
но не одной – а многих, слишком многих для Взмахова. И такая вот особь
человеческая просыпается утром, умывает части тела, чистит зубы пластмассовой
щёткой, а может и душ принять, и завтракает потом и, закутавшись в плащ,
пальто, куртку, шубу, тулуп или шкуру, уходит в метро – и всё ради того,
чтобы встать на край платформы у заранее примеченного места: плитка ли
отлетела, колонна ли исписана, а некоторые вычисляют место остановки дверей
вагона по человечьим следам вроде
слоя утоптанных чёрных жвачек или просто по малозаметным изменениям
цвета пола... У этих мест скапливаются кучи народа, совсем незнакомого
друг другу (и на хрен нужно), трутся друг о друга одеждой и выступающими
частями тела, вымытыми в ванной. Все стоят и прислушиваются, не едет ли
поезд; заглядывают в тоннель, не видно ли нарастающего светового потока;
пытаются ощутить кожей, не дует ли ветер... А когда дует ветер, светится
тоннель и гудит поезд, почему тогда никто не падает под колёса? Какие
силы удерживают их в равновесии? Каждый ведь толкается, извивается, протискивается,
прорывается в заветные двери с великой целью, законной целью, светлой
целью, выстраданной минутами стояния под землёй, – СЕСТЬ. А кто не успел,
тот постоит... Но не все так просто сдаются: одним глазом в газетку, а
другим – встаёт ли кто... и вжик – занимает освободившееся сиденье. Старушки
и почтенные дамы с сиреневыми волосами выбирают себе сидячую жертву –
какого-нибудь парня, более шустрого в добыче мест, – и становятся напротив.
И начинают действовать на совесть жертвы: чихнут, кашлянут, покачнутся,
дрожащей рукой схватятся за сердце. Если повезёт, народ вокруг примется
громко сочувствовать, косо глядя на бедного паренька. Будут говорить ещё,
какая пошла невоспитанная молодёжь. После такого поворота событий у жертвы
есть семь вариантов поведения: 1) молча встать и уступить место; 2) встать
и уступить место со словами: “Ах, простите великодушно, я вас не заметил,
перечницу морщинистую!”; 3) молча сидеть и тупо смотреть в одну из точек,
находящихся вне человеческой массы; 4) сидеть с закрытыми глазами, притворяясь
спящим, а потому невиноватым в том, что такая-сякая молодёжь пошла; 5)
уткнуться носом в печатную продукцию, притворяясь слишком погружённым
в чтение, что тоже простительно, но не сильно; 6) сидеть и перебраниваться
с соседом справа, слева или стоящим перед тобой, а также и со старушкой
и почтенной дамой с сиреневыми волосами; 7) молча встать и перегородить
дорогу старушке и сиреневой даме, чтобы кто-нибудь другой, не менее шустрый,
занял освободившееся место. Та же история – вечером. А потом снова утром.
Однако в этот вечер Взмахов ехал не домой, а на дачу, так что предстояло
ему пережить худшее – электричку. А она всё не подходила и не подходила.
Платформа обросла народом, и народ, как в метро, сбивался в кучки у мест
предполагаемой остановки дверей. Промахнуться тут было гораздо неприятнее:
в вагоне электрички всего две двери, поэтому можно в них вовсе не попасть,
если толпа забьёт тамбур и впечататься потом в неё никак не выйдет. А
надо. Потому и стоят все, исчисляя в уме, и курят. Ох уж эти курильщики!
Взмахов всегда боялся их обгонять или даже проходить мимо, а то размахивают
они своим огоньком на ходу – и прямо тебе им куда-нибудь в глаз норовят
угодить. Или в щёку, чтобы ожог на всю жизнь остался. Уворачиваясь очередной
раз от сигареты, Взмахов не рассчитал и воротом пиджака налетел на чей-то
хот-дог, залитый сначала красной, а поверх неё белой жижей, – и весь изляпался.
Хозяин хот-дога коротко ругнулся и пошёл дальше, а Взмахов не знал, как
теперь быть с пиджаком.
– Ух-х-х, ублю-у-у-дки... Надо же такой порнухой питаться! – а вдоль платформы
уплывал, покачиваясь, хот-дог, и впрямь похожий на нечто в чём-то. Собственным
платком пришлось оттирать эту налипшую смесь
Скачать полный текст в формате RTF