Александр ТИТОВ
Отрывки из главы “ЛЕТО ТРЕХ
МЫСЛИТЕЛЕЙ”
из книги “Отдохновенные истории”
ОЛЕНЬ И УЛИТКА
Вскоре Леву вызвали в райком по поводу сочиненной им сказки
“для детей и взрослых”. Самовольно, в отсутствие редактора, он поместил
ее аж на второй полосе газеты. Но не по собственной прихоти, а потому
что надо было забить пустующее место. Философская притча, разыгранная
в диалогах: Улитка, превращается в Оленя, прилагая ради достижения цели
огромные усилия, прежде всего духовные. Лева и сам не мог толком объяснить,
что здесь сыграло решающую роль: физическое напряжение ничтожной твари
или сила Духа, пронзившего биологическую шевелящуюся массу тонким, как
спица, небесным лучом? В те годы упоминание о Духе с большой буквы, да
еще в печати, считалось серьезным идеологическим просчетом. Даже в книгах
Гегеля дух был поименован с маленькой буквы, как, впрочем, и бог во всех
советских книгах.
Стремительный почерк шариковой авторучки, продавливающей плохую серую
бумагу, крупные буквы, чтобы не перепечатывать на машинке – сразу в набор!
Раздавленная букашка, перебегавшая страницу в том месте, где мелькнула
основная Левина мысль. Линотипист стоял за его спиной – руки вяло обвисли,
взгляд через пыльное стекло окна направлен в никуда. Серое лицо, поблекшие
глаза, без всякого выражения наблюдающие за шевелящимися ветками березы.
Терпеливо ждал, ни разу не переступив с ноги на ногу, однако весь его
облик выражал одно-единственное слово-восклицание: “Набор! Давайте набор!”
– вечный закон типографии, не терпящий простоев.
Лева лихорадочно писал, поглядывая краешком глаза на безмолвного линотиписта,
и неотступно мечтал о бокале свежего пива, которое пенится, когда его
наливают из крана в буфете.
Мирная типографская букашка, напоминающая крохотного свинцового клопа,
пораженная Левиной творческой молнией, оставила на бумаге розовый, с коричневым
оттенком, гиперболический след – “небесный луч!”, неожиданно возникший
в распаленном воображении нашего сочинителя.
Лева долго потом удивлялся: как же он, опытный газетчик, имеющий огромный
опыт конфликтов с идеологическими органами, мог оплошать с этим дурацким
“небесным лучом”? И линотипист, чудак, набрал слово Дух с большой, буквы,
хотя в рукописи оно было с маленькой. И корректорша не придала этому значения...
И Лева, вычитывая свежую чумазую верстку, ничего не заметил... Прокол,
одним словом.
Вскоре нас с левой вызвали в райком, “на ковер” к Первому секретарю, короче
на бюро. Я был вызван в качестве заместителя запившего секретаря партийной
организации, он же замредактора.
Долго сидели в приемной, ожидая своего часа. Шепотом разговаривали
о ковре, который, действительно, лежал в кабинете главного человека района,
однако всех провинившихся инструкторы ставили чуть в стороне, на обычный
линолеум, стершийся в этом месте неярким кружком. Вскоре мы с Левой стояли
рядом на этом белесом кружке, а напротив, за длинным полированным столом,
уткнувшись в бумаги, изредка взглядывая на нас, сидели члены бюро – восемь
известных в районе людей во главе с Первым. Вдоль стены устроились на
стульях кандидаты в члены бюро, среди которых выделялось бледное лицо
нашего редактора, который всей своим видом словно хотел сказать: опять
вы, ребята, подвели меня под монастырь!
Мне ведено было начинать, и я объяснил, на правах заместителя парторга,
суть притчи: наш писатель Лев Бесфамильный рассказал в сказочной форме
о попытке создания живого прекрасного тела при сохранении старого немощного
содержания. Суть новеллы – чудесное и фантастическое расширение грехов,
которые можно сравнить с газами, выделяющимися в ходе взрыва или другой
химической! реакции...
Члены бюро переглянулись, и я понял, что выстроил сюжет своего выступления.
Редактор Бадиков дергался от каждой моей фразы, исподтишка грозил мне
пальцем. Не далее как на прошлой неделе он приказал убрать из нашего кабинета
с десяток книг по философии, психологии и социологии – почти всю нашу
маленькую библиотечку, которой мы с Левой гордились. Глядя на редактора,
я решил, что пора переходить к зачитыванию плана мероприятий по недопущению
подобных случаев. Шарил по карманам, не находя листочка с заранее составленным
текстом.
Бюро слушало и смотрело вполне снисходительно. Члены – почти все мои ровесники,
за исключением двух сердитых стариков, делающих пометки в толстых, наполовину
исписанных блокнотах. Молодые члены – агроном, зоотехник, и даже один
тракторист-передовик, не понимали в чем суть конфликта. Однако эпоха еще
не отменила своих идеологических строгостей. Старики ворчали:
– Взять бы заместо вашего “небесного луча” дубинку и по башке, чтобы не
сочиняли вредных глупостей...”
Затем Первый, чувствуя, что дело, в общем-то не стоит и выеденного яйца,
и что времена, когда наказывали за идеологические глупости, давно ушло,
постучал карандашом по толстому стеклу, покрывающему пространство стола
и предоставил слово автору.
– Давай, Лев, говори по делу, и будем завершать...
– Лева гордо выпрямился, вскинул голову – этакий Джордано Бруно, бросающий
вызов инквизиции. Он говорил о “многопредельной пустоте” Оленя, об “отсутствии
в нем внутреннего духовного движения”. Олень, претерпев “биологическую
и духовную перестройку”, бредет по склону холма, путаясь в траве обессиленными
ногами. В нем развилась болезнь – всю его сущность “пронзил улиточный
дух”...
Бюро покашливало, ерзало на стульях: налицо факт идеализма! И отчего вдруг
этой Улитке взбрело в голову сделаться Оленем?
Чего ей недоставало в ее прежней жизни? Каким образом ничтожная слизь
смогла сломить волю и ум
Скачать полный текст в формате RTF