Владимир ПЕНТЮХОВ
КАК Я СТАЛ
АБЕЗЬЯНОМ
Освободившихся от работы в читинских лагерях военнопленных
солдат внутренней службы, их было более трехсот, собрали у здания бывшего
управления и объявили, что теперь им предстоит заняться несколько иным
родом деятельности. Кто желает, может остаться в Чите и выполнять милицейские
обязанности, обязанности тюремных надзирателей и постовых на вышках, а
кому служба такого рода не по душе, тот поедет продолжать ее в далекую
Коми АССР.
Быть в числе охранников лагерей военнопленных для нас еще куда ни шло,
охранять своих заключенных, тем более стать презренными надзирателями
и постовыми на вышках никому не хотелось. Поэтому желающих остаться в
городе не оказалось. И тогда наши отцы-командиры поступили просто. Они
отсчитали тридцать человек и скомандовали им: “Шагом марш в казарму”.
Так была решена проблема – кто останется охранять тюрьму, где содержатся
воры, бандиты и так далее. Остальным было приказано взять вещмешки и отправиться
на железнодорожную станцию, где их ждут благоустроенные телячьи вагоны.
Телячьи вагоны были в самом деле оборудованы под длительное жилье. В них,
двухосных, были устроены вдоль стен из неоструганых досок нары и, что
самое главное, – вот что значит настоящая забота о человеке! – поперек
двери в специальные скобы были вдеты довольно солидные, тоже неструганые,
бруски из свежей сосны, источающей запах ароматной смолы. На такой брус
в пути при открытой двери можно было облокотиться, чтобы не выпасть из
вагона. Помогал он и при посадке на ходу поезда. За него, встав ногой
на подножку, можно было ухватиться рукой.
Нары были голые. Ни сена на них, ни соломы. И после первой же ночи наши
“бравые воины” начали кряхтеть и стонать. Их локти, колени и бока оказались
нашпигованными мелкими занозами, которые вызывали боль и зуд. На остановках
поезда мы вынуждены были, вооружившись иголками, выковыривать их из собственного
тела.
На одном полустанке, неподалеку от насыпи, я нашел кусок старого брезента,
отмял его от грязи и приволок в вагон. Проблема подстилки для меня и брата
была решена.
Наш путь к месту назначения длился более месяца. Если бы я приехал в Москву,
был бы москвичом, в Ленинград – ленинградцем. Но поезд привез меня на
станцию Абезь, а там почти все шутя называли себя абезьянами да вдобавок
еще и комиками, потому что поселок находился в центре далекой Коми АССР.
Если говорить откровенно, была бы моя воля, эта самая республика Коми
никогда, ни при каких обстоятельствах не видела бы меня на своей обширной
северной территории площадью в 404 тысячи квадратных километров.
Я видел пустыню Гоби, маньчжурские сопки и забайкальские степи, а теперь
вижу эту серую тундровую однообразность и мысленно отмечаю про себя, что
лучше мест, чем в нашем сибирском краю, в нашем Приангарье с его таежным
безбрежьем, быстры
ми холодными реками, просторными заливными лугами нет.
По приезде в Абезь в моем мозгу застряла еще такая мысль: зачем наш батальон
гнали сюда из забайкальской дали, через всю Восточную и Западную Сибирь?
Неужели мы, сибиряки, в самом деле в чем-то особенные, отличимы какими-то
данными от парней, что живут в близлежащих к Коми АССР местностях? Ерунда
все это. Скорее всего, нас, после отправки японцев домой, просто некуда
было девать. Армию до опасной черты сокращать нельзя, а занять нас чем-то
было непременно нужно.
Когда от города Кирова наш эшелон свернул в сторону Котласа и начал продвигаться
на север, я, лежа у окна теплушки, не сразу заметил постепенно меняющие
окраску пейзажи. Но перед станцией Ухта лиственничная тайга как-то особенно
резко отодвинулась к горизонту. В прогалах между редкими деревьями повсеместно
засверкали под тусклым приполярным солнцем обширные болота и озера. И
то тут, то там на широких проплешинах, едва заметно возвышающихся над
окружающей местностью, стали встречаться небольшие поселки, состоявшие
преимущественно из сборнощитовых (по местному выражению – сборнощелевых)
бараков для охраны и обслуги и обязательного, как придаток к поселку,
небольшого лагерного пункта, обнесенного тремя рядами колючей проволоки
и сторожевыми вышками по углам. И не было в таких... не поселках, а точнее
сказать, жилых пунктах, ни магазинов, ни возделанных огородов, ни банек
по-черному. Помню, тогда подумал: “Людей здесь лишь условно разделяют
колючей проволокой. Только те, что живут внутри зоны, считаются преступниками,
а за зоной – вольняшками. И было непонятно, что их, вольных-добровольных,
должно привязывать в зоне? Какие обстоятельства? Конечно, если в вольный
барак загнали солдат срочной службы, то им от этого никуда не деться,
а если... Нет, я даже не мог себе представить, что на охрану заключенных
можно приходить по найму. Не может быть, чтобы на такой непрестижной работе
здорово платили. И еще, что это за жизнь такая рядом с лагерем заключенных?
Что в ней можно находить прелестного, если поблизости абсолютно нет ничего
из того, чем живет человек. Ни школы, ни детского садика, ни клубишка,
куда бы можно было зайти после работы отдохнуть, ни библиотеки. Возможно,
у этих людей были какие-то другие стимулы жить на отшибе, о которых я
не знал, но я бы сюда, в эту глушь, в эту изоляцию от цивилизации, добровольно
жить ни за что не пошел.
Однажды под вечер я занес в общую тетрадь эти свои мысли и наутро был
вызван в штабной вагон. (В
Скачать полный текст в формате RTF