СИНЯЯ ТЕТРАДЬ

“Вот эта синяя тетрадь
С моими детскими стихами...”
А.Ахматова

Марина БАХИЛОВА,
Литературный лицей

ЗЮ

Тик-так, тик-так, тик, тик, тик. Полгода. Полгода. Полгода её уже нет. Полгода в душе играет жалобная, щемящая мелодия, особенно по ночам. Закрывая глаза, вижу её... И всегда только одну картину: чёрный фон и она такая хорошенькая, милая и смешная, с двумя косичками на плечах. Говорят, время лечит, врут! Или время лечит других людей, а до меня оно ещё не дошло, или вообще забыло про меня! Да и что такое я? Вот она, Ксюша, была солнцем нашего класса, была, и нет её, и осталась недописанная страничка жизни этого радостного, только начинающего жить человека.
Это случилось весной. Её сбила на машине пятнадцатилетняя девчонка, когда Ксюша переходила дорогу. Знаете, когда моешь пол или посуду, выкручиваешь тряпку, так вот её тело – это и была выкрученная тряпка. Скажете, что я жестока? Увы, это и было так! Я приехала туда сразу. Выйдя из машины, я машинально куда-то пошла, мои глаза искали её, а может... мои мысли оборвал шёпот одноклассницы, Даши, которая подошла ко мне:
– Марин, держись!
Она меня обняла, и я тут же почувствовала, что мои плечи становятся мокрыми. Крепко сжала мою руку, как будто хотела, чтобы я через эту боль не почувствовала иную. И куда-то меня повела, мои ноги шли, а душа хотела убежать, сбежать оттуда. Подошли. Глаза сделались стеклянными, я стояла, как вкопанная. Я увидела что-то, но уж точно не тело человека. Её тело накрыто покрывалом. Но оно оказалось коротким, поэтому я увидела Ксюшину голову, которая лежала на бардюрине. Её волосы слегка колыхал ветер, как будто хотел вдохнуть в неё жизнь, тщетно... Под ней, на асфальте, лужа крови. И ещё нога выглядывала из-под покрывала. Но даже оно не скрыло её искореженного тела. Страшно. Я перевела взгляд на ларёк, который от удара врезавшейся в него машины, отъехал. Но если он отъехал, то с какой же чудовищной силой сбила машина живого тогда ещё человека?
Мы стояли недалеко: Татьяна Васильевна – наша классная, мы – одноклассники и наши родители. Лица у девчонок были припухшими от слёз, только у меня, наверное, оно было белым, каменным. Я не плакала, меня просто трясло, по всему телу шёл какой-то холод, мне было так холодно, что у меня стучали зубы. Конечно, это было не от холода, меня трясло от одной мысли: её уже не вернёшь, а они, те девчонки, будут жить, жить и радоваться жизни! Где справедливость? Куда ты смотрел, куда, Боже?

За спиной я услышала какое-то, еле слышное возмущение, оборачиваюсь, поднимаю глаза. “Да что же они делают, это не люди, изверги, совести у них нет”, – этот шёпот пронёсся в толпе, стоявшей здесь же.

Я смотрю на неё, она также неподвижно лежит на обочине, и через неё, переступают люди, идущие за продуктами. В эти минуты мне хотелось растерзать их. Кто-то крикнул: “Да что же вы, совсем без совести, что ли?” Потупили взгляд, стыдно стало? Не верю. Ушли.
Мы простояли так ещё часа три, потемнело. Ну почему, почему её никто не заберёт? Лежит тут совсем, совсем одна, будто всеми покинутая и Богом забытая. Никогда в жизни, в жизни, да, жизни... не была она одна, её всегда окружали друзья. А теперь она одна – там, а мы все здесь...
Когда я смотрела на Ксюшу, мне казалось, что всё это сон, да, да, да, именно сон, как говорят в “мыльных операх”, вот подойдёшь, тронешь её за плечо и скажешь: “Зю, ну ты чего, вставай, хватит прикалываться, холодно же!!!” Но нет, её уже нет.
Наконец-то приехала машина, и как будто по чьему-то повелению погас свет на улице, и мы не увидели наше истерзанное солнышко.
А потом, потом были два сонных дня, никто ничего не понимал, все ходили потерянные, серые, с высохшими лицами. Мы – семнадцатилетние старики. Кто-то покупал венки, кто-то ходил в ритуальные услуги, кто-то помогал родителям... А наши сверстники в это время ходили по парикмахерским, магазинам, готовясь к выпускному.
Утро. Я лежу в своей постели с широко открытыми глазами, подушка мокрая от слёз, я не спала всю ночь. Тёплый ветерок пробрался через открытое окно в комнату, как будто пытаясь развеселить меня, играет моими волосами. Тщетно. Сегодня мой семнадцатый день рождения, сегодня её похороны. Глубокий вдох и чувствуешь, что пребываешь не в каком-то туманном сне, а живёшь. Да, моё тело живо, а душа, нет, она есть, она здесь внутри, но это нечто, что сжалось во мне в комочек от холода и тихо плачет, воет, словно волчонок. Георгины, гвоздики, хризантемы, тюльпаны и мои любимые нарциссы! Такие жёлтенькие, хрупкие и милые... Может, представить, что это всё для меня? Нет! Это всё для неё – это они сегодня проводят её в последний путь!
Школа в трауре, всё уставлено цветами, все в чёрном. Мы выстроились на улице, словно на праздничной линейке первого сентября, да только сегодня двадцать восьмое мая и её похороны. Все напряжены до предела, сейчас каждый знает главное – держать себя в руках, опустишь руки, сорвёшься, сорвутся все остальные. Молчим, ждём машину. Тишина, и только ветер играет в наших волосах, словно говорит: “Держитесь! А может, это она – этот ветер – прощается с нами, с каждым из нас.
Подъехала машина, её вынесли. Вдруг страшный, нечеловеческий, душераздирающий крик. Оборачиваюсь: Катя, Катя, Катенька, её лучшая подруга, она побелела и упала в обморок. Катя вообще в эти дни не вставала с постели, жила на таблетках, если бы не мама... Нет, не буду думать об этом. Мы зашли в актовый зал. Началось отпевание. Мне стало не по себе. Как странно: вот стоим мы здесь, смотрим на неё, лежащую в гробу, а разве хоть кто-нибудь осознаёт происходящее, наверно, нет. Нет, конечно, нет. Как странно... Вот сейчас, в эту минуту, у некоторых слёзы на глазах, у некоторых они в душе, лица каменные, припухшие. А ведь ещё несколько дней назад мы плакали здесь же на последнем звонке. Рыдали навзрыд от счастья – предстоящей новой неизвестной ещё жизни, и от горя-прощания со школой. И спустя немного времени здесь, в