Сергей СУТОЦКИЙ
РЕФЕРАТ
В моменты гнева Роман Романович Покаров понимал, что не похож
на самого себя. И в то же время, это был он.
“Паршивец!” – Да нет, же, это были не его слова. И сам голос был не его.
Но, тем не менее, произносил их он. И успокаивало лишь то, что гнев разгорался
осмысленно. Были причины.
Сначала он терпел. И мог бы долго терпеть почти безадресные огрызания
пасынка. Порой тот вполне артистично и без раздумий передергивал слова
Покарова, это говорило, что он вовсе не глуп. Но подросток не хотел сотрудничать...
В эти мгновения Покаров видел перед собой новоявленного неандертальца.
И это прозвище закрепилось в уме Покарова. Да, все это можно было терпеть.
Но никто не мог подсказать, до каких пор. Казалось, неандерталец в Антонике
не знал границ. Да и как он мог их знать? Зато грани нормы хорошо знал
Роман Романыч. Кто-то в нем ощущал момент, когда чаша весов переполнялась.
И тогда гнев вырывался наружу. Было бы неплохо, если бы этот “кто-то”
хоть как-то предупреждал, когда именно это должно произойти. Собственная
неуправляемость в гневе порождала ощущение вины, которая боролась в душе
со своей противоположностью.
“Паршивец!.. Конечно, паршивец!..” – И вот он – гнев. А вместе с ним и
неведомая сила подбрасывали Покарова с места, и он мгновенно оказывался
рядом с Антоником. И руки – уже не были его руками. Они с удивительным
проворством хватали паршивца за шею и старались прижать его пружинистое
тело к полу. Покарову казалось тогда, будто сам вседержитель овладевал
его руками с желанием смять непокорное тело в первобытный комок глины,
из которого можно было бы слепить новое человеческое тело и вдохнуть новый
разум.
Однако строптивая душа изо всех сил сопротивлялась. Антоник выкручивался
из-под рук, переходил в наступление. И это еще больше возмущало. Начиналась
минутная заварушка. Мальчишка прыгал, как на ринге, метя кулаком не иначе,
как только в глаз. Покаров отмахивался. Благородный гнев всякий раз захлестывал
воображение – перед собой он видел тогда само олицетворение мирового зла.
И готов был освободить мир от него.
А затем, в какой-то миг, Покаров вдруг начинал различать искорки страха
в глазах Антоника и обыкновенную ненависть. Он вновь и вновь видел обыкновенную
душу, отстаивающую свое право жить в этом мире, как ей подсказывало наитие.
Бдительность Покарова на доли секунды исчезала – взамен ей поднималась
волна человечности. Из-за чего ему тут же хотелось рассмеяться и превратить
потасовку в шутку... В уме, как вихрь, проносилось истоптанное всеми “Ненасилие
злом!”... Однако, именно в этот момент, от звериного чутья неандертальца
не ускользало мимолетное замешательство Покарова – мальчишечьи кулаки
пролетали совсем близко. Так и получил Роман Романыч первый свой в жизни
синяк под глазом и отекший нос.
Бредовая идея о ненасилии!.. Она в чем-то парадоксально перекликалась
с другой: “И сделаю тебя
царем над всеми тварями...” – Покаров мучился. Он не был царем.
Старше всех в этой семье, с двумя вузами за плечами он не чувствовал хозяином
даже самого себя. У него было не менее развитое чутье, но... всего лишь
только на ложь. Руки неандертальца еще только собирались пошарить в его
карманах в поисках монет, а кто-то в Покарове уже за день знал, что это
случится. Нередко он просыпался с этим странным чувством струящегося по
плечам и груди теплого песка, а потом весь день был полон недоумения и
тяжести в теле – отчего бы? И так каждый раз. Пробуждаясь утром, он будто
рождался заново и забывал напрочь, о чем может говорить это чувство.
О, душа, человеческая!? Покаров хорошо помнил взбучки, получаемые от деда
и бабушки. Почему-то всегда виделось одно и то же мокрое полотенце, взлетающее,
как винт пропеллера над головой матери. Оно взлетало просто так, для острастки.
Он все еще помнил запах гневливых пальцев художника-отца, отдававших растворителем
и краской, когда тот, потеряв терпение, прищипывал ими клок волос на его
мальчуганской голове и выдыхал нечто, похожее на ругательство. Рому били
редко. Можно даже теперь сказать, не трогали пальцем. Но давали понять
власть порядка. И только это чувство чего-то “должного” осталось в нем
– от детских обид не осталось следа.
Покаров даже не догадывался, что в нем проявится столько всего патриархального,
взывающего к системности и иерархии. Взирая на хаос в комнате пасынка,
он уже не видел обыкновенной детской небрежности, а нечто зловещее, руководящее
из вне умом неандертальца. “У тебя, как в пещере”, – повторял он почти
всякий раз, заглядывая иногда в комнату Антоника. Но тот, как обычно,
“включал быка” и “ничего не слышал”.
“Антоник?.. Ну и дали же тебе имя? Эти люди даже не подозревали, сколько
противоречивости вложат в одно только имя твоё...” – вскипел однажды про
себя Роман Романыч, притворяя за собой дверь комнаты пасынка. “Анто” –
это почти “анти”. Будучи словесником по образованию, он слышал в этом
слове то, что оно и значило, то есть – “против”.
“Нет человека – нет проблем”, – вспоминая сей печально известный афоризм,
Покаров тут же наталкивался на некоторую неопределенность внутри. В это
мгновение ему почему-то хотелось “вычеркнуть” из данного жизненного контекста
не кого-нибудь, а самого себя.
Утреннее небо было затянуто хмурой ватой. Дождь усилился,
хлестал по тротуару и по стенам домов, бурлил в водостоках. Роман Покаров
смотрел из окна лоджии, как пузырятся лужи внизу. Все это говорило, что,
кажется, и даже скорей всего, непогода – надолго, и дождь, начавшийся
изподтишка, не прекратится никогда. Но это и устраивало. Появлялась возможность
естественным образом сконцентрироваться на чем-то важном. Струи воды скатывались
с шиферной крыши и тут же сворачивались в свинцовые косички.
Жена Лика молча собиралась в командировку. Проснувшись, они молча перекусили.
И теперь она укладывала вещи и бумаги в сумку.
Антоник, сын Лики, еще спал и проснуться должен был не скоро.
Потому как всю ночь “пробивался” к финалу компьютерной игры.
Скачать полный текст в формате RTF