<< |
ла мериться ростом с настоящей. Возмущались, негодовали, крутили
пальцем у виска. В общем, создавали атмосферу.
Сама Баркова никого на соцсоревнование не вызывала, не до этого было.
Одно желание – отогреться. Давно лишенная наивности, понимала, что московское
солнце для приезжего не расщедрится, да после северного и косому лучику
рад будешь, особенно в первые дни. Только дней этих выпало совсем чуть-чуть.
У Анны Андреевны мигрень разыгралась, в депрессию впала царица. Свита
отнесла это на счет Барковой. Подсуетились заинтересованные люди, похлопотали
по своим скрытым каналам, и двухкратной лагернице пришлось срочно эвакуироваться
в удаленную от литературного фронта провинцию. Ахматова к той возне, разумеется,
не имела никакого отношения. А если бы нечаянно узнала, что помимо воли
усложнила жизнь Барковой – страшно представить, что бы с ней случилось.
Самое грустное, что и челядь перепутала жертву. Царица пребывала в дурном
настроении совсем по другой причине. Прочла мемуары Георгия Иванова и
очень кривым показалось ей это зеркало. Неужели не догадывалась, что прямых
мемуарных зеркал в природе не существует? Конечно, догадывалась, но предпочитала,
чтобы кривизна была в другую сторону.
Когда посягнувшая на трон исчезла из виду, довольная свита позволила себе
расслабиться и поинтересоваться у царицы: не слыхала ли она о поэтессе
Барковой. Ахматова, разумеется, слышала. Даже помнила, что лет тридцать-сорок
назад девочке пророчили будущее первой российской поэтессы, с чем она,
естественно, не соглашалась и время показало, что была права, потому как
о Барковой давно забыли. Свита не стала ее разубеждать, но упоминание
о том, что кому-то там непонятно на каком основании пытались примерить
чужую корону, приняли к сведению. Получилось, что не зря подозревали.
И старались не зря.
Камень был брошен. Круги по воде шли. А еще Козьма Прутков говаривал,
о смысле бросания камешков и расходящихся при этом кругов...
И отправилась Аннушка Баркова на Север по третьему разу. Слух об этом
дошел и до Ахматовой. Усмехнулась царица и молвила: “Что же они, олухи,
своими руками девчонке героическую биографию делают”. И привела свою свиту
в уныние. Вроде и не их стараниями накрутили поэтессе третий срок, а все
равно обидно, что для какой-то Барковой государство делает больше чем
для их царицы.
Мораль:
Во-первых – псари всегда коварней, чем цари.
Во-вторых – нет ничего опаснее ранней славы. Слишком много желающих ниспровергнуть
ее.
В-третьих – спасти поэтессу не может никто. Кроме себя самой надеяться
ей не на кого.
г. Красноярск
|
|
НОВЫЕ СТИХИ
* * *
С какой высоты начинается небо,
Не знает гора, и береза не скажет.
С какой высоты начинается небо,
Не ведает птица и облако даже,
И ветер, шалящий в дорожной пыли.
С какой высоты начинается небо?
И люди молчат, не скажу, что боятся,
Наверное, всем нам неловко признаться,
Что небо всегда начиналось с земли.
* * *
Быть может игра предзакатного света,
А может быть шутка, приморской весны –
Гряда неожиданно желтого цвета
Средь зелени буйной и голубизны.
На ней ни цветка, ни единой травинки,
Лишь редких деревьев кривые стволы,
Как будто ее специально травили,
Срезали до глины, ровняли углы.
Отчеркнута грань между небом и глиной,
На желтом – отчетливый контур ствола,
А в кронах – мозаика ломаных линий,
Зеленого и голубого стекла.
И море, пока недоступное взглядам,
Но резкая свежесть и в воздухе йод
Зовут и торопят – оно где-то рядом,
И вроде само к нам навстречу идет,
Пока мы любуемся странной картиной.
Казалось бы, трудно уже удивить,
Ну, что здесь – деревья меж небом и глиной
Стоят, вот и все...
И нет слов объяснить.
* * *
Жуем несвежий фарш из фальши.
Плодим и слушаем слова.
Но падает убитый вальдшнеп,
Подснежник тушкою сломав.
Одна дробинка из заряда,
Все остальные – в облака
И как легко сказать: “Не надо
Летать и падать свысока”.
Легко вину свалить на вина,
Страдать от мнимого креста.
Многозначительность наивна
И недосказанность пуста.
Охотник, вальдшнеп и подснежник –
И все. И ни при чем душа.
А чтобы мясо вышло нежным,
Здесь повар бы не помешал.
|
|
>> |