<< |
|
Антон НЕЧАЕВ
ПИСЬМО КУТИЛОВУ
Ну, и куда ты делся тогда из сквера? Мы долго искали (но,
кажется, не в тот день), обшаривали кусты и скамейки, а кто-то из нас,
наверное, самый правильный, даже вызвал милицию. Но ни нам, ни тебе это
не помогло. Ты потерялся.
И тогда мы решили, позабыв твои ямбы (не придуманной боли и настоящей
нежности), взяться за дело: обустроить страну, поменяться самим, стать
тверже, сильней и богаче; решительней, наконец. И должен сознаться: многие
оказались готовы к таким изменениям. Комсомольские вожаки стали миллионерами,
сыновья дипломатов подались в политику, директора заводов основали свои
предприятия – процветают. Мир открылся для них, доселе непризнанных варваров-русских:
уютные особнячки с российскими лицами в окнах облепили Средиземное море
со стороны Кипра, Испании, Греции. Как там привольно дышится и спокойно
живется! Ты и не думал, не мечтал никогда о такой жизни. “Белый дым, голубой
березняк” – лишь на это тебя и хватало. Что представлял ты себе своим
скудным сибирским умишком? О чем шептало тебе антифризовое вдохновение?
“Идет моя красавица, и в такт ее шагам рыдает-задыхается в Прибалтике
орган”? “У Иванушки светлое утречко – он Аленушку в горнице ждет”? В стране
“сваровски” и “бентли” кому нужны твои “тети-мети”? Они и в стране сухого
киселя и гнилого картофеля никому не понадобились. Если искренность не
приносит денег, искренность – ерунда. И в поэтах можно существовать, это
точно. Напишешь что-нибудь про “серебряные корни” или “воздуха липкий
гель”, а тебе уже, глядишь, наливают.
Но ты ведь и этого не добился. В лирике у тебя лирика, в сарказме – сарказм,
в любви – любовь неприкрытая. Ты весь от эпатажных выходок до стихов действителен,
натурален. В стране халтуры, поголовно-уголовной лжи ты весь был – высшего
качества. И где ты? Нет тебя. Куда ты ушел от нас тогда, в восемьдесят
пятом? Ты нас бросил? Ты знал, что не выживешь в честных условиях, когда
собственное благосостояние положено главной целью, когда рассчитываешь
только на себя, не надеясь на помощь партий и группировок, когда торжествует
сильнейший, но и слабый не обезглавлен: ему тоже брошена сладкая кость.
Выбор теперь богатый: если ты отличный стрелок, для тебя найдется занятие,
если же ты – девушка, что ж: тоже заработать сумеешь. В общем, теперь
можно заниматься тем, чем ты хочешь. Но ты, ты отказался присутствовать
в этом “теперь”. Ты побрезговал. Ты испугался.
Однажды, сидя вечерком у себя на кухоньке и вспоминая тебя, твои стихи
и каким ты был, я вспомнил другого поэта, пролетария и алкаша, хулиганствующего
бродягу – американца. “Я понял, что беда многих поэтов в том, что они
не работали по восемь часов в день...” – писал этот поэт. И еще “Блюющая
дама”: “Мы сидели на лавочке и пили украденное пиво. В парке. В десять
часов вечера...”. Жизнь его довела до многого. В том числе и до славы.
Под старость лет один телефонный звонок приносил ему тридцать тысяч долларов.
Авантюрный и смелый он доказал себя. Отстоял
|
|
право присутствовать. “Победил, победил, победил!”. Что ты
скажешь на это? Ведь в чем-то вы очень сходны. По крайней мере, и ты,
и он – андеграунд. Ты захнычешь: мол, там Америка. Или резко прокаркаешь:
иди ты!.. Ты русский “классик”, а тот шальной “верлибрист”. Тут Омск и
Москва, а там Нью-Йорк и Лос-Анджелес. И там немало стихотерпцев оставило
жизнь, не дожидаясь преклонного возраста. Сломалось, уступив обстоятельствам.
– Такова доля, – угрюмо бормочешь ты, – общая наша доля. Я и не возражаю.
Доля, так доля. Вопрос один: почему? И вдогонку второй: за что?
Писатель – не жертва, с этим я не согласен. Чтобы поколения развивались,
общество крепло, сознание было защищено, давно уж не требуется резать
пророков, а после каяться над мощами и воскурять ладан. Люди растут и
так. И не только физически. Обрати внимание, как изменились читатели,
как расширились их интересы, от удивления вытянулся кругозор. Как глубоко
проникли в них начатки иных культур, иностранные языки и, в связи с этим,
чувство собственного достоинства! “Суши”, “лехаим”, “буэнос диос” украсили
нашу речь. Одна моя подружка (из новых) при въезде в Таиланд, не могла
понять, почему на таможне ее обозвали “волком” (Welcome). И все это само
по себе, а покойничков и не помнят. И не плачут о них, как может, ты бы
подумал. Кто, например, вспоминает сейчас о свердловском гении, который
баловался с чужим пистолетиком? Много ли говорят о молдавской наркоманке
еврейского происхождения? А наш, красноярский психопат, отказавшийся вовремя
принимать лекарство, не проживший и двадцати пяти? О нем и вовсе не ведают.
Существует надежда, что все изменится. И прежних кумиров подымут вновь.
Опять засияет звезда Маяковского и Есенина. Кажется, сияет уже. Но ты,
вернешься ли ты когда-нибудь? Возьмешь ли свою порцию признания и покоя,
ласки и орденов? Я сам смеюсь, не дожидаясь твоей реакции. Как ты можешь
вернуться туда, где тебя никогда не было. А от спирта и грязи, я знаю,
ты еще прежде устал.
Спасибо за то, что почти слепой, я вижу тебя сейчас. Ты бредешь со своими
стихами, почти семидесятилетний старик, такой же оборванный, как и тогда
в парке, и, конечно, уже не жаждешь признания. Ты прав: такие как ты никогда
не надобны. Кому и зачем может сгодиться подлинное мастерство, искусство
без золотой оправы или бархатного контральто? Разве что тем, твоим армейским
товарищам, что отдали тебе свои жизни, не спрашивая тебя и сами того не
желая. И ты поволок свой крест, намеренно – поволок, спотыкаясь ногами
и заплетаясь словами, по дорогам Иркутской и Омской области, откуда так
далеко Средиземное море. “Ты – тропинка в моих снегах, ты – письмо из
Москвы в Сибирь, – ты в долгах – голубых шелках, ты – в силках у меня
снегирь”.
А Москва выбирала героев. Не бойся, их выбрали без тебя. В “кастинге”
ты не участвовал. “Придумывать” героев – миссия благодарная-благородная;
да и в сами герои не годится сибирский бомж (бич – ты использовал это
слово). “На этот раз она звалась Татьяна” – теперь именно так поют. Так
устраиваются.
“Я вам пишу звездой падучей, крылом лебяжьим по весне... Я вам пишу про
дикий случай явленья вашего во мне”.
|
>> |