почти классик. Валентин, курносый моложавый старик, в противоположность Славки суровый аскет, запойный труженик, избегавший алкоголя, и он со скрытым осуждением окинул взглядом младшего друга (выглядевшего намного старше своих лет). “Та-ак, – протянул он осуждающе, – хвораем, значит... – и затем с неким сочувствием: – Пойдем ко мне...”
Помятый Славка, сполоснув лицо ледяной водой, накинул рыжий вытершийся полушубок, сунул ноги в валенки, лениво поплелся следом.
Нужно было перевалить сопку, а там дача классика, где предстояло долгое чаепитие. Мало радости... Сердце колотится, голова налита тяжестью, но уж точно похмелиться никак не дадут, у Валентина вообще не держат никакого зелья. Валентин бодро поднимался вверх, ступая в недавно оставленные свои же следы – первые после вчерашнего снегопада. На белом просторе косогора только круги иероглифов на снегу от лапок вокруг каждой травинки – птички собирают осыпавшиеся семена. Внезапно Валентин остановился, оглянулся на своего задыхающегося спутника и въедливо спросил, продолжая их долголетний, бестолковый спор: “Ну, как, ты так и не поверил еще в Бога? Не веришь в спасение?” В его словах слышалась легкая насмешка. Или это только показалось... Последовательно долгое молчание, так как Славка в это тяжкое утро туго соображал. “Говори скорее, а то сразу видно – хочешь увильнуть?” “Верю”, – покорно выдохнул равнодушно Славка, подспудно чувствуя, что сейчас надо ответить именно так. “Ну, слава Богу. Раз так, раскопай вот этот сугроб”, – и классик начал ногой разметывать нетронутый снег. Покорно Славка взялся за дело. Каково же было его удивление, когда под снегом оказалась... она самая, полная бутылка “московской”!
Рассказывая мне это, Славка восхищенно крутил головой: “Ну, никак не верю, что он закопал ее в сугроб. Ведь снег-то был нетронутый. А, может, Бог просто сжалился надо мной...”.

г. Кишинёв

Евгений МАУЛЬ

СТРАННАЯ ЛЮБОВЬ

Томясь и млея, в трубку вы молчали,
А он вам страстно что-то говорил.
Но уроженка вы земли ижорской,
а он вот уроженец черногорской –
вы слов его, увы, не понимали...
Отчаиваясь, на Луну он выл,

Он многажды послания вам слал –
идеограммы в письмах тех стояли.
Но вам не мил был жанр эпистолярный –
не отвечали вы, и в хлад полярный
на льдине он печально дрейфовал.
Пингвины, хохоча, его клевали

и вымпелы ему втыкали в зад.
Он ел моль шубную уныло
и рыбакам мыл уши с мылом;
стеная, он плевал в закат...

Сантехник он горбатый, марку “Прима”
предпочитает, пьёт одеколон.
А вы в Большом Театре балерина;
пристрастья ваши: опиум, со льдом

from Scotland виски, декаданс, фокстрот.
Твердят вам отовсюду: “Вы не пара!
не брит и грязен он, не чужд ему запой...”
Вы ключ храните под подушкой разводной,
кой подарил он вам на Новый Год,
на злые плюнув языки, от жара

любви сознание порой теряя...
Вдруг опостылел вам ваш дом,
и, от разлуки жемчуг слёз роняя
в стаканы с виски, словарём

потрёпанным ижорско-черногорским
решительно вооружились вы;
и отстучали быстро телеграмму,
что ожидаете в низовьях Камы
на землях этносов финно-угорских
в урочный час его, и чтобы он цветы

купил. И вот его зимой вы ждёте
в прозрачном неглиже в стогу. У глаз
замёрзли слёзы. Вы, увы, не знали, что
съел телеграмму вашу почтальон в пальто,
что в этот час ваш милый на работе
толкает щётку в ржавый унитаз.

Германия