Андрей МУХИН

НОВОГОДНИЕ
МОТАНЦЫ

Первый в моей жизни забухейшн случился возле теплой кроватки новорожденного 1973-го. Будь он человеком, а не сомнительной, в виде дурачка-коротышки в красном колпачке аллюзией, столь распространенной в детсадовских брежневских стенгазетах, сам я тогда мог сойти за его старшего братика. Я мог бы в ту ночь глючиться в ужасе на его сморщенное розовое мяско. Но в ту памятную ночь мне самому было два с половиной годика, я был жутко пьян, и у меня были такие маленькие ручонки, что качать в коляске 1973-го все равно б не смог, будь он и вправду человечком в красном колпачке.
Да и дел-то мне до него, до Нового года, как и до боя черно-белых курантов, до звона бокалов с золотистой каймой, до мычания бровастого генсека за стеклом ящика с лампочкой, – до всех этих непонятных взрослых загогулин дел мне не было. Новый год, новый год... Нередко гадя под себя, я ведь тогда и понятия не имел, что это такое: новый год. Просто в ту ночь я, наверно, впервые был счастлив уже не абсолютным счастьем чистого младенческого бытия, а по-взрослому, по-ночному, со страстями и беготней.
Дело было в комнатушке ментовской общаги города Мурманска. Отец как семейный получил эту “отдельную жилплощадь” после распределения из Политеха и стал работать на секретном военном заводе. Дверь комнатушки изнутри запиралась на оконный шпингалет. Несколько пулевых дыр в двери замазаны штукатуркой. Через единственное окно я мог на руках матери видеть дно затянутого колючкой каменного мешка, по которому иногда кружили полосатые смертники. Однажды двое из них разоружили охрану и бежали через сквозной коридор нашей общаги. На бегу, они палили из “калашей” по “хатам погани конвойной”. Так они, видать, развлекались перед “вышкой”. Замути они свой рывок ближе к вечеру... Но днем все чалились на работе, а я, должно быть, пускал слюни в пахнущую хлоркой ясельную кашу...
Но вернемся в первые минуты 1973-го. Захмелевшая от трех глотков шампанского мать, и едва проснувшийся после полбанки “Экстры” к двенадцатому удару папаша поначалу в изумлении глазели на своего питомца. Всегда молча улыбавшийся в стену Дрюня теперь со звериными воплями носился по десяти квадратным метрам. То и дело наступая на вечно сползавшие колготки, я запинался и падал, быстро вставал, радостно орал, снова запинался и падал, потом снова быстро вставал...
Зуб даю, мать в те минуты подумала, что родила психопата. Папаша-алкаш внес посильную лепту. Расстрельная тюрьма за окном добавила. Ее ребенок шизик. Я хватал с новогоднего стола ножи-вилки и, борясь с родительскими руками, пытался лишить себя глаза. Отец то плакал, то хохотал. Мать с ревом охотилась за вертким гномом-самоубийцей.
Безумие нам вручили как семейный абонемент.
Потом я, надо думать, учуял понравившийся запах и принялся, кряхтя и сопя, отбирать у матери двухсот

граммовую кружку, из которой, как она полагала, я хлебал под куранты “Буратино”. Мать принюхалась. Капли на донышке пахли шампанским. Воспользовавшись ее секундным столбняком, я вырвал кружку и со звонким хохотом расхерачил ее об пол, и описался. А потом неистово вцепился в осколки...
Все это я знаю по рассказам матери за кухонным вечерним чаем.
А вот мое первое в жизни воспоминание. За окном особенно полярная новогодняя ночь. Прожекторы на вышках чертят в небе световые полосы. Мне типа два с половиной года. Бухой в треск, обмочившийся, я сижу среди жареной рыбы с оливье на краю стола свесив ноги, и ору, залитый кровью. Вокруг меня суетятся с бинтами и йодом родители, а я в пароксизме самоидентификации пьяно таращусь на свой полуразрезанный пальчик. В первую ночь 1973-го забинтованный по локоть я спал так безмятежно, словно и не жил. Не помню, что мне снилось. Раз уж накануне я впервые осознал себя как “пьяный Я”, снился мне, должно быть, тот запах из опустошенной, а потом разбитой кружки. Поперечный шрам на большом пальце правой руки остался по сей день, как метка инициации алкоголика.

Сейчас, в реалиях современной России, меня можно назвать умеренно пьющим Акакием Акакиевичем. Правда, купить новую шинель интересует меня куда меньше, чем залить бельма в скучный вечерок. Просто, в отличие от нормального люда, благодаря первому тому воспоминанию из младенческой поры я прямее, как мне хочется думать, вижу путь за край теряющейся во мраке ступеньки. Если ступать во мрак прямо, за ней будет следующая. Вот только никогда точно не знаешь, где последняя. Ведь за ней – хрен знает что. Отсюда мое правило. Каким бы пьяным ни был, уходя забирай со стола свой огонь. Ибо в состоянии пусть и ласкового пока и смелого внутреннего мрака без внешней подсветки не обойдется даже нализавшийся Бэтман.
Прыгая каждый раз в этой темноте, вдоль края последней ступеньки, вопреки всякой логике, я прихлебываю. Вот как сейчас: пью третью поллитровку алко-энергетика, забывая курить. Жгу спички одну за другой. Обжигаюсь и ойкаю, но жгу по новой. Пока огонь со мной, пишу. И опять-таки, прекрасно сознаю свою твердолобость Овна. Пусть и по гороскопу Лев. Видимо, перед моим появлением на свет лев мой сожрал охотника с литром “Джонни Уокера” в брюхе. Отсюда, видать, и мое предпочтение виски, хотя сейчас, после разорения, виски мне не по карману.

Скачать полный текст в формате RTF