Сел Никита на землю и стал вспоминать всю былую жизнь свою. Как мальчиком по колено в грязи на хрюшках ездил, как осенью в лес за грибами ходил. Однажды шел с большими мальчишками по поляне, поскользнулся на мокрой траве, упал и прямо в грибницу, набрали они тогда грибов полные корзинки.
Видит Никита – в пустой огород через маленький заборчик в заброшенный сарайчик курочка идет. Прыг-прыг туда, через какое-то время обратно. Встал Никита и следом к сараю за курочкой. Курочка через огород убежала, а Никита заглянул в сарай – там, на сухой соломе яйца куриные лежат. Счастье для пустого желудка! Яйца выпил и думает, откуда курица в деревне, где никто не живет? И пошел на поиски жилья. Дорог в деревне немного – одна в деревню, другая из деревни, – пошел Никита по той, что из деревни в лес.
Темно в лесу: вот только утро было, пока готовил, ел, спал, уже сумерки пришли. Развел Никита костер. Сидит, на огонь смотрит, как языки пламени танцуют. Птиц лесных слушает. Странно Никите: бродяжничает он, ни с кем два дня уже не разговаривал. В большом городе жил, все мечтал – денек бы помолчать, здесь ходит-бродит, никто ему ни здравствуй, ни до свиданья. Неуютно, непривычно. Только есть в этом что-то, не хочется Никите из лесу уходить.
Так заснул, далеко собачий лай грезится, в темноте силуэт кажется. Костер потух. Померещилось Никите – черная собака к нему подошла, лизнула руку. Посмотрел на нее, повиляла перед ним хвостом, побежала, а от хвоста тень, как паутина, от кустика к кустику, от деревца к деревцу тянется. Поднялся Никита вслед за собакой и пошел темной дорогой.
Пришел на поляну. Дом, пасека, на пороге бородатый мужик стоит, в бороду улыбается, здоровый дядька, как зеркало на молодого Никиту похожий.
– Заблудился или нашелся? – спрашивает.
Удивился Никита, будто родное что почувствовал. Знал его, наверное, в детстве, а сейчас вспомнить не может.
– Может, заблудился, – отвечает,– а может, и нашелся. Пустишь к себе помыться, поспать, поесть, – нашелся, не пустишь – заблудился.
– Заходи.
Зашел Никита в дом: чистота, порядок, баньку ему пасечник натопил, медку-самогонки поставил.
– Нет, – поморщился Никита, – за баню спасибо, за прием спасибо, а вот эту не буду. Свела она меня с ума и все у меня отняла. Не хочу.
– Верно говоришь, – сказал мужик и припрятал самогоночку, будто и не было ее на столе.
Все Никита рассказал мужику про жизнь свою, про скитания, только не стал рассказывать, что душа от него ушла, застеснялся Никита, как такое рассказать можно. Вот и утаил.
Мужик молчал, все бровями водил да в бороду улыбался.
– А хочешь в доме таком жить? – спросил пасечник.
– Конечно, хочу, что же мне еще в мире делать?
– Так оставайся, леса много, дом тебе по соседству поднимем. За пчелками в город на базар съездим. Приезжает тут ко мне горожанин отдыхать, Максимом зовут, он мед у меня покупает, свежий хлеб привозит, продуктов, какие надо. Хорошо тут жить. Вольно.
– А когда начнем дом строить?
– Вот выспишься, а с утра и начнем!

День гулял по лесу Никита, с сосенками разговаривал, на белок смотрел, в небо ясное вглядывался, в траву густую всматривался, грибочков поискал – не нашел, жарко, не сезон еще. Зато ягодок всяких лесных собрал, травы душицы к чаю. Вернулся на пасеку.
– Мальчишек бы мне моих сюда позвать, жену, если приедет. Обижать ее не буду. Жили бы тихо, спокойно. Руки у меня есть. Все делать умею.
– Позовешь, позовешь, – кивал головой пасечник. – Ну, что, время спать, утром завтра рано вставать.

Проснулся Никита, птицы поют, а во дворе машина гудит. Натянул рубаху. Кто это с утра приехал? Вышел во двор. Собака черная лает. Стоит у забора машина, рядом с ней парень молодой и быстрый. Из тех, что в городе умеют деньги зарабатывать.
– Привет, дядя Никита. Как дела?
– А ты кто же, что меня знаешь?
– Ты что, дядя Никита, умом от одиночества тронулся? Все только говоришь – сынов позову. Зови скорей, а то уже никого не узнаешь. Помирать не собрался?
Никита смотрел на приехавшего с удивлением.
– Да я это, я, Максим. Ты мне мед продаешь.
– А-а-а, Максим.
– Уйди ты, дядя Никита, со своими шутками лесными. Ты у меня алебастр просил, сарайку новую класть собирался, привез я тебе. И хлебушка привез. Ну, что, в дом-то пустишь?
– Заходи.
Накрыл Никита стол на веранде, на свежем воздухе, сидел Максим, чай пил, все про город болтал, не унимался. А Никита раздумывал, кто же этот пасечник был, что встретил его и исчез, да и исчез ли, и неужели дом этот ему принадлежит?..
– Слышь, дядя Никита, – прервал его мысли Максим, – шел я как-то по базару, бабка там слепая на бобах гадает. Остановила меня, за руку схватила. Я знаешь, не люблю, когда меня за руку хватают. И говорит: “Ты ездишь к пасечнику за медом?”. Я ей говорю: “Да пасечников много!”. Она мне: “Никитой зовут”. Я ей: “Точно, старая, не знал, что Никита с ведьмами знается”. “Ты, – говорит, – ему привет передавай, да спроси, пустит ли, если приеду за травами?” Должок вроде у тебя перед ней. Эх, дядя Никита, сколько к тебе езжу, а про тебя как будто ничего и не знаю.
– Да, – махнул рукой Никита, – мне кажется, что я сам про себя ничего не знаю...
Так они просидели весь день – молодой и старый. О жизни говорили, о лесе, о городе. За сосны опускалось большое красное солнце.

г. Алма-Ата