Владимир БОНДАРЕНКО
ДАО ЛЬВА ТОЛСТОГО
Передо мной на столе стоит древнекитайская бронзовая статуэтка
Лао-цзы, мудрого старца, родившегося в княжестве Чу, в деревне Цюй-жень
в шестом веке до нашей эры, служившего хранителем архива чжоуского царского
двора, жившего в уединении и чуждавшегося земной славы. Я привез эту статуэтку
из Китая, а вместе с ней привез и свое обострившееся понимание неоднократно
у нас в России издававшейся книги Лао-цзы “Дао дэ цзин”. Вдруг я понял,
что нынешнее китайское чудо было просто невозможно без простых истин,
открытых нам пару тысячелетий назад этим ныне скорчившимся в своём бронзовом
постоянстве китайским старцем. Понял правоту его учения о Дао, о том,
что всякое преобразование на земле происходит без воздействия извне. И
что всё зависит от нас самих. Погибнет нынче Россия, или спасётся, божественная
воля заключена в действиях нас самих. Как обо всякой великой книге и обо
всяком великом авторе, о Лао-цзы и “Дао дэ цзин” ходит много легенд. Мне
нет дела до них. Но я полюбил этого бронзового простодушного старца, стоящего
передо мной и разглядывающего меня своими умными глазами через два с лишним
тысячелетия. Думаю, что и художник, сотворивший это бронзовое чудо, был
таким же гениальным мастером. И опять же, мне нет дела, насколько был
похож реальный Лао-цзы на тот образ, который заключен в статуэтке. Но,
готовясь к толстовским чтениям в “Ясной поляне” и просматривая сочинения
русского великого старца, я с обостренным вниманием перечитал статью Льва
Николаевича Толстого об учении Лао-цзы. Перечитал и саму книгу “Дао дэ
цзин”, даже сразу в двух переводах, стихотворном и прозаическом. И ощутил
то огромное влияние, которое древнекитайский мудрец оказал на мудреца
русского. Я понял, что путь к вере самого Толстого и был для него несомненным
Дао, божественным жизненным Путем, впервые обозначенном в простых истинах
Лао-цзы.
Лев Николаевич Толстой в своём споре с официальной Церковью никогда не
выступал против христианской истины, более того, считал себя приверженцем
христианской веры: “Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более
истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство,
и кончит тем, что будет любить себя (своё спокойствие) больше всего на
свете, – сказал Кольридж. – Я шёл обратным путём. Я начал с того, что
полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил
христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на
свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его
понимаю...”
Как же понимал христианскую истину наш великий русский гений в начале
ХХ века? Он явно видел кризис не только монархии, не только всего русского
общества, но и глубочайший кризис официальной Церкви. Впрочем, о кризисе
Церкви писали и русские религиозные философы: Николай Бердяев, отец Сергий
Булгаков, Павел Флоренский и другие. Бердяев писал: “Революции в христианской
истории всегда были судом над историческим христианством, над христиа
нами, над их изменой христианским заветам, над их искажением
христианства...”
Лев Толстой чувствовал, как народ отворачивается от Церкви, и его, пусть
в чем-то еретическая, попытка очистить христианство от фарисейства и лицемерия
была великой попыткой спасения и Церкви, и народа русского от надвигающейся
революции.
Может быть, также когда-то пытался спасти католическую Церковь от лжи
и жажды наживы, от продажи индульгенций и праздной сытости Лютер? И, может
быть, пойди история по-другому, был бы Лев Николаевич Толстой новым русским
религиозным реформатором? Об этом пишет в своей интереснейшей работе “Толстой
и Церковь” питерский философ и историк Сергей Сурин. Там же он задается
вопросом, а не поступил ли таким же образом с фарисеями и седдукеями и
сам Иисус Христос? “Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения
в геену?” (Матфей 23,33) “Ваш отец – Диавол, и вы хотите исполнять похоти
отца вашего...” (Иоанн 8,44). Сергей Сурин задаётся вопросом: “А что,
если поставить себя на место фарисея или седдукея того времени?.. Каково
было традиционному иудею, верившему в Догматы и честно исполнявшему обряды,
слышать уничижительную критику в свой адрес, в адрес своих обрядов, своей
веры?”
В знаменитом “Определении Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 года”,
о вполне справедливом по всем тогдашним канонам отлучении Толстого от
Церкви писалось: “Граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко
восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред
всеми отрёкся от вскормившей и воспитавшей его матери, Церкви Православной
и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант
на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви...”
Что же предлагал Лев Николаевич Толстой в своем очищенном, как он полагал,
от корыстей и мало понятных народу пышных обрядов, христианстве? К какой
христианской вере он стремился? Его современник, публицист Николай Минский
писал: “Первым провозвестником русской реформации, современным русским
Лютером, является Лев Толстой, который, в противоположность весёлым реалистам,
утвердил божественность жизни, но в то же время, в противоположность поклонникам
абсурда, устранил из религии... неразумное. Жизнь – божественна. В мире
совершается не человеческая, а божественная воля, – таков основной религиозный
тезис, которым Толстой искупил грех русского нигилизма и вернул вещам
абсолютную ценность. Но божественность жизни постигается... са
Скачать полный текст в формате RTF