Александр ВАРСКИЙ

КОЛЫМСКИЙ ФЕНИКС

В бараке было темно. Лишь у нар блатарей, где не на шутку резались в карты два законника, теплился слабый свет “колымки”, распространяя вокруг запах гари и бензина. Погостовская тишина изредка прерывалась возгласами и руганью игроков, не мешая дневальному кемарить на лавке у двери. Осип, дремал, плотно запахнув телогрейку, в тонкой нервной руке он сжимал треснувшие на одну линзу очки с резинками вместо дужек. Одним ухом Осип все же прислушивался к игре, не ровен час, еще подзовут. Не услышишь – пропал, все припомнят – и за чужие дела, и за свои.
Время плыло сквозь долгий зимний вечер, не торопясь отсчитывая минуты до прихода со смены. Дверь барака скрипнула замерзшими петлями, и в помещение весь в облаке морозного воздуха ввалился крупный мужик в новеньком бушлате – блатной старожил Санек Зубов. Добродушно хлопнул по плечу встревожено приоткрывшего подслеповатые глаза Осипа и растянул губы в фиксатой улыбке.
– Спишь или сочиняешь? – хохотнул он и достал из кармана сверточек, – Держи, интеллигент, здесь “Кременчуг”, кури! И, эта, чифирку подвари. Ага?
Всучив махорку Осипу, раздобрившийся Зубов прямиком направился к игрокам.
Вскоре оттуда донесся хриплый голос одного из картежников:
– Что играешь?
– Свитер, чистая шерсть, – басом отозвался Санек.
– Триста! Только из уважения к тебе.
– Обижаешь...
Осип перестал вслушиваться. Спрятал сверток в нагрудный карман линялой рубахи, водрузил на нос очки и, медленно поднявшись, побрел к чану с водой.
Со двора послышался шум. Загалдели собаки надзирателей, и картежники смолкли, навострив уши. Что-то тяжело бухнуло, заржала лошадь и, перекрывая все звуки, возрос над ночью людской гомон, остановив Осипа.
Дверь вновь с шумом распахнулась, и кто-то прокричал:
– Мужики, едрить, это ж – мясо! Мя...
Голос резко прервался, как от удара, взбухла ругань.
В барак заскочили двое, один кинулся к блатным с воплем: “Чего нашли-то!!”, второй задержался у чана, окунул кружку в стылую воду и жадно выпил.
– Шиндец! – всхлипнул он, утираясь. – Христом богом...

Когда первая свистопляска улеглась, стало понятно, что произошло нечто из ряда вон. Караул повсеместно был удвоен, на ночь у склада разбили дополнительную огневую точку. Всех отработавших загнали в бараки, надзирателям был отдан приказ, никого не выпускать на улицу до утра.
Разобрались по нарам. Но шепот не смолкал, упахавшиеся за день люди, забыв про сон, расспрашивали очевидцев о случившемся.
В этот день смена бурила породу на самой границе с мерзлотой, и когда один шурф наконец добрался

до нее, бурильщики обнаружили странное образование. Аккуратно вырубив его из промерзшего грунта, подняли наверх, и началась потеха. Начальник смены, оценив находку, схватился за сердце, а там и за голову, но, собравшись с мыслями, приказал укрыть ее получше и везти в лагерь. Перевезли с большим трудом, потом затащили на продовольственный склад, куда вскоре пожаловало начальство в полном составе.

– Чего там было? – главный вопрос не сходил с уст людей, кочуя из одного угла барака в другой, порождая в пути много версий и гипотез, кто говорил, что это золотой идол, кто – что метеорит, и про мамонтов не забывали. Пока вопрос не добрался до тщедушного пожилого мужичка, известного брехуна Ермолаича, занимавшего соседние с Осиповыми нары.
– Бегемот это, братцы, ей богу, я таких в Москве, в зоопарке видел, – прошипел Ермолаич, обводя окрестные нары честным взором, и глубокая уверенность читалась в его косых бледно-синих глазах. – Не вру, сам его на подводу грузил. Тяжеленный, зараза! Тонны две, наверно, мяса.
Слово это, произнесенное как аксиома, наполнило воздух такой сильной тоской, что у многих навернулись на глаза слезы. Изможденные голодные люди сдались первобытным сущностям, до поры спящим в каждом человеке.
– Падла! – проревел кто-то, и в следующий миг Ермолаича выдернули из-под выцветшего одеяла и сбросили на пол, раздались глухие звуки ударов, люди вскакивали со своих мест и спешили приблизиться, спешили приобщиться к сваре. Одни вливались в барахтающуюся на полу кучу-малу, другие застывали в зрительском кольце, подбадривая, подзуживая, впитывая эмоции, позволяющие на время забыть о голоде и вражине-судьбе.
Когда подоспели надзиратели и растащили дерущихся, Ермолаич стал щербатым, но во всей его жалкой фигурке сквозило огромное облегчение, ведь он вполне мог оказаться тем остывающим трупом, что, безобразно разбросав ноги в драных кальсонах, валялся неподалеку в проходе в растекающейся бурой луже. Ночь обещала быть длинней, чем сон.
– Строиться, твари! Че стоишь, контра! – вопил заспанный капитан, скача по бараку в белом овчинном полушубке на голое тело.
Выбегая строиться на разбор, Осип подумал: “Хорошо хоть уже не в мою дневку”.

Рассвет когда-то наступает, даже если вместо солнца над вечной ночью еле теплится тусклый свет фона

Скачать полный текст в формате RTF