Наталья ПЕТРОВА
ТРИ ВОЗРАСТА БРАТА
У меня дома на стене висит наш с ней портрет: мне восемь,
ей двадцать восемь. Она – красивая крупная блондинка, решительная и пряная,
с пучком густых волос на затылке, – целует платок, которым я от нее загораживаюсь.
Я очень любила Надежду, считала своей лучшей подругой и пока плохо выговаривала
букву “р” и не знала плохих слов, подходила к ней с нежностью, целуя в
щеку, говорила: “Ты моя лушшая подлюга!” Надежда заливалась своим громовым
смехом и сладко целовала меня в ответ. У нее я и научилась смеяться громко,
по-мужски.
Кроме этого благоприобретенного дефекта, в младенчестве у меня был ангельский
характер, причем одиночество я переносила так же хорошо, как и общество.
Надежда рассказывала, что моя мать кидала связку ключей в кипяток, а когда
дезинфицированная игрушка остывала, бросала ее в манеж – и спокойно могла
полдня заниматься своими делами, пока ребенок медитировал над блестящей
звонкой штучкой. Но и когда тебя тискали знакомые, ты тоже не возражала,
рассказывала Надежда, держа меня на коленях. Странно слушать рассказы
про себя, когда ничего этого не помнишь. Молодые мамаши с более суровыми
отпрысками, говорила Надя, предсказывали: подождите, вот вырастет – узнаете,
ого-го! Но время шло, а детский характер не портился. Насколько я помню,
он испортился у меня в подростковом возрасте, то есть как у всех.
Когда мне было года полтора, во дворе появился двухлетний Максимка. К
его двухметровому отцу на улице когда-то подошли с предложением возить
дипломатическую почту, такой он был видный богатырь. Жену свою будущую
этот мужик увидел в метро и на следующий день уволок прямо из-под венца
у конкурента – и через девять месяцев у них родился маленький богатырь.
Максимка меня оценил сразу и не допускающей возражений походкой пришел
обниматься. Мамки пришли в умиление, однако быстро выяснилось, что мой
темперамент проигрывал Максимкиному. Я время от времени не хотела обниматься:
на наши нежности смотрел весь двор, уединение в этот момент становилось
невозможным, а я устаю от публичности. Поняв, что если Максимка хочет
контакта, то от него не уйти, я стала при виде него вздыхать и валиться
на пол. Впервые увидев это безобразие, наши матери долго смеялись, потом
моя пару раз отстирала все, что я таким образом испачкала и нашла решение.
Как только я вздыхала, двор оглашался криком: “Опять!” и обе мамки бежали
наперерез – разбирать своих чад.
В два года на лето меня мать обрила наголо и увезла на дачу. Моим ближайшим
соседом и дачным другом стал совсем другой мальчик – тонкокостная статуэтка
Кирюша, весь в девических кудряшках. По характеру очень нежный и трепетный,
у незнакомцев он однозначно сходил за девочку. На мою же бритую голову
и неизменную улыбку до ушей проходившие мимо мужики показывали большой
палец и одобрительно басили: “Хорош пацан!”. А я тем временем натренировалась
катапультироваться из коляски, раскачивая ее до первой космической скорости.
К осени я таким образом накачалась и догнала Максимку по
решительности, так что он перестал тискать меня против воли.
Наладившись общаться без удушения, мы сдружились крепче, и я стала звать
его Масиком.
В три года родители увезли его заграницу – богатырский отец пошел на повышение
и наша дружба прервалась. Когда Макс уехал, я внезапно начала рисовать
и много времени проводить одна, с красками, карандашами и бумагой. Особенно
мне понравились гуашь и медовая акварель: они вкусно пахли.
В четыре года меня отдали в детский сад: нянечки и воспитательницы меня
любили, только опять, как назло, тискали от умиления. Попав в такое изобилие
контактов, я опять рисковала утомиться, но тут мне случайно велели исполнить
любимый стишок. И я рассказала тот, которому дедушка научил: “Огурчики-помидорчики,
Сталин Кирова пришил в коридорчике!” Дедушку я очень любила, Кирова со
Сталиным не знала, а этот загадочный стишок всегда ему нравился, так что
я от души хотела всех порадовать.
Аплодисментов не последовало, зато заведующая детсада вечером заперлась
с моей матерью в кабинете и объяснила ей, что “это” – не та поэзия, которой
следует учить советских детей. У этой загвоздки оказался свой плюс: в
саду меня теперь тискали только действительно симпатичные люди, а их всегда
немного. Надежда услышала про казус, похохотала и повела меня на мультфильм
“Белоснежка”. Мне ужасно понравилась красочная сказка: я так перевозбудилась,
болея за гномскую справедливость, что устроила барабанную дробь на лысине
впереди сидящего дяди. И навсегда запомнила, как целовать лысую головку
гнома, поворачивая ее за уши на себя. Надежда мой энтузиазм полностью
одобрила.
В июне сад уехал на дачу, и я впервые оказалась полностью за пределам
материнской опеки. Через пару дней после отъезда моя мать совершенно извелась
ночными кошмарами о том, как ее деточку обижают без родительского присмотра.
Надежда на эти причитания сказала просто: “Поехали. Заляжем в кустах и
посмотрим. Если что не так – всем накостыляем”. Приехали мы, рассказала
мне позднее Надежда, залегли и видим: наш ангел с кривым бантом, одетый
няньками на скорую руку, сидит в песочнице вместе с другими детьми и выбирает
себе ведерко. За этим творческим процессом наблюдает какой-то мальчик,
а с другой стороны сидит девочка и канючит. Наконец ангел выбирает себе
маленькое ведерочко, хлопает им по песочку – пуфф на себя и чуть вбок,
потом упс – поднимает ведерко, а там куличик. Отлично. И еще раз хлоп-пуфф-упс.
И еще. Понравилось – видно, что у ребенка кайф.
Скачать полный текст в формате RTF