Елена СЕМЁНОВА
ДВА РАССКАЗА
АСТВАЦ
Юбилей у друга семьи, кардиолога. Возраст царя Соломона совпадает
с защитой докторской – праздник двойной. В ресторане жарко – кавказская
родня прилетела из Еревана поздравить дядюшку Рубена.
Все как один и одна – антрацитовые глаза, ресницы-крылья, биение веселой
крови под смуглой кожей, дикая кошка, армянская речь ласкает ухо. Они
пытаются говорить на русском, но быстро переходят на родной – на нем так
легко смеяться и славить семейную гордость, профессора Рубена Есаяна.
Скатерти заставлены лучшим в мире коньяком – французская бормотуха в подметки
не годится. Глаза ласкает земная снедь – плоский хлеб, колдовские травы,
далма, виноград, персики.
Ах, Рубик, как они на себе это великолепие перли? Как они любят тебя,
Рубик, какие тосты произносят на зависть русским друзьям!
– Пусть веселятся, – ворчит муж. – Рубен все равно наш.
Это точно – перебор в новоиспеченном профессоре доброты, щедрости, простодушия.
Не зря его и больные обожают, и жена, и ребенок, и все мы. Это русская
мама победила ссыльного армянина, подарила сыну ангельский характер. А
старый Есаян, говорят, тот еще дед. Выжил в Норильлаге, лесом после реабилитации
торговал. Предприимчивый, жесткий, по бабам ходок известный – половой
маяк Норильска. Где он, кстати? Любопытно взглянуть. Наверняка прилетел
к старшенькому своему. Фиг разглядишь в черноволосой толпе, на которую
вытаращилась, как дитя на ярмарке.
Муж искоса поглядывает и прикалывается:
– Ну что, чухонка, ты чужая на этом празднике жизни?
Лет десять назад и представить было нельзя, чтобы сам провоцировал. Не
отпускал ни на шаг. Сегодня – другое дело. Он хорошо знает и свою жену,
и правила игры, и сценарий вечера. И финал – за дверью семейного гнезда.
А может, все начнется уже в лифте – разве можно не видеть в замкнутом
пространстве рваное облако чужого желания, окутавшее твою женщину, разве
можно его не изничтожить хозяйскими руками?
Ну, что ж, он меня отпустил, ему интересно посмотреть спектакль. Должна
же когда-нибудь проколоться, преступить черту, за которой начнутся нотации
о компромате и семейной чести. Не дождешься, дорогой.
...Нет ничего слаще этой игры, в которую не врываюсь – на цыпочках вхожу,
как по лезвию бритвы. С невинным оружием – детским подбородком, тяжелыми
бедрами, светлым платьем. Эти траурные мужчины еще и взгляд не прочитали,
на любом языке понятный, а уже отметили белесость, отмытость, нарочитую
хлорированную чистоту.
Как привыкнуть: каждый из этих людей – совершенство по сравнению со мной.
Рядом с их персиковыми женщинами я просто бесцветная трава. Но именно
вырождение, северные слабые гены дают власть над южной кровью, и это уму
непостижимо...
Нужно совсем немного времени в танцующей толпе, чтобы отпечататься
на влажных лицах, в кинжальных зрачках, ненавязчиво тронуть краешком льна.
Чужая, тихая и прохладная – среди роскошных глаз, горячего дыхания, движения
жесткой плоти. Я чувствую за спиной закушенные удила, натянутые поводья
– никому и в голову не придет прикоснуться к белой, такой близкой женщине,
они видят бдительного хозяина.
На десерт в медленном танце обнимаю юбиляра. Простодушный добряк Рубен
представить не может, в какую игру его втянули – подставляет колючую щеку
губам своей бывшей студентки, и не замечает, как искусственно долго вплывают
в ухо нежные слова...
Мужу смешно – он наслаждается вызывающим зрелищем, непониманием, легкой
паникой в рядах армянских гостей, и встречает незаметным шлепком по заднице:
– Наигралась?
– Пойду, перекурю.
– Иди, остынь, – не обошелся без укола. – Может они, наконец, “Ай, Сирун,
Сирун” споют.
На улице дождь. Из холла падает свет на заплаканную стеклянную
дверь. Закуриваю, подкрашиваю губы в импровизированном зеркале.
Сердце постепенно утихает и вдруг совсем замирает – зрачок улавливает
в тускло освещенном холле человека в кресле.
Я вижу только профиль и, не оборачиваясь, начинаю робкое восхождение –
от крутого подбородка к сурово сведенным губам, взбираюсь на горбинку
носа, рискуя свалиться в смертельный каньон глаза – до самого виска, достигаю
переносицы и выхожу на распаханное морщинами плато лба. И все-таки падаю,
падаю. Влажный взгляд не удерживается на иссушенном лице. С таким же успехом,
с равной долей унижения можно лизнуть монету государства Урарту. Нет,
монеты, кажется, появились позже. Деньги моложе этого старика.
Что я вообще помню – об ассирийцах, вавилонянах, хеттах, обо всех первых
индоевропейцах? Ах, да – Тигр и Ефрат, жирная богиня Астарта, а еще Вавилонская
карта – семиконечная звезда. Один из лучей – Армения. Карте двадцать пять
веков. Две с половиной тысячи лет стране, искрошенной, как сухой лаваш,
но все еще живой – вот оно доказательство, за моей спиной.
Именно этот человек вышел из ковчега и ступил на каменную плоть Арарата.
Это он выдавал замуж царевну за римского кесаря, в то время как мои предки
лазали по деревьям.
Скачать полный текст в формате RTF