норников, никогда не видевших ничего красивее ярких камней, струилась тихо в их венах под шершавой от мозолей, прохладной, бледной от незнания солнца кожей. Но они копали вверх.
Всё началось с идеи Сплина, внезапно поверившего в Легенду, которая в Ходах была только одна.
А говорила она, что есть где-то, кроме Нор, ещё и Поверхность, где много свежего воздуха и хорошей еды, отличной от мяса подземных тварей. Там можно сойти с общей тропы, не прорубая новый тоннель, а просто ступив в сторону. И красота там бывает живой, трепещущей, своевольной, а не застывшей в камне. И говорили, что оттуда пришли предки людей Ходов, имевшие машины для добычи всего, что прячет глубина. Забыв, как выглядит небо, они ранили, мучили и грызли землю, пока земля не отомстила, закрыв выход и поглотив их. Она надеялась на их смерть, но они научились выживать внутри. За много поколений их глаза привыкли к темноте, и они почти перестали зажигать огонь, который, наверное, был последним остатком той живой красоты, что лицезрели люди наверху. Кожа их стала прохладна, как земля, и они не мёрзли. А привычка передвигаться, пробивая перед собой дорогу, укрепила их мышцы. Так появился народ Нор, или, как они называли себя, норники.
Но, конечно, всё это сказки! Каждому сколь-нибудь умному человеку известно, что живые существа возникли из камня, и камень этот длится бесконечно и составляет Вселенную. Так что, хочешь новых путей – изволь взяться за зубило и молот. Да и что может быть прекраснее ограненного, сияющего в огненном свете, рубина из самых нижних ходов?
“Действительно, нет ничего прекрасней. Вообще ничего нет”, – эта мысль, как попавший по пальцу молот, поразила Сплина, только больнее и отвратительнее. Но эта была боль одного мига, из тех, что убивают мгновенно все мечты, оставляя только чёрный липкий покой.
– Знаешь, Глен, пойдём вниз, в главный ход.
– Да, точно, надо уже идти. Запас почти закончился, нужна вода и еда.
– Нет, пошли насовсем. Будим добывать камни, может, и на руду наткнёмся, железом станем торговать. Мы ж везучие, Глен. А здесь чего ловить? Сам же видишь четвёртый месяц почти по отвесу вверх и ничего. Нет ничего, ты понимаешь?
– Но... ты же сам звал... говорил... – Глен смотрел с недоверием.
– Мало ли что я говорил! Я что, не живой, ошибиться не могу? Нет никакой поверхности, сам же видишь.
Глен встал в полный рост, почти упершись в потолок тоннеля. Никогда он не смотрел так смело. Всегда, все эти семнадцать лет, а родились они одновременно, Сплин звал и Глен следовал. А теперь...
– Есть. – Эхо придало Гленову голосу какую-то особую силу. Или не эхо. – Есть она. Я её чувствую. Она близко. Можешь идти без меня. Ищи своё железо. Я остаюсь.
– Ну и дурак. – Со злобой цыкнул Сплин, скрываясь в темноте.

* * *

Прошло четыре дня с ухода предателя мечты. Теперь удары раздавались в два раза реже, но с удвоенной остервенением силой, да и камень был уже не так твёрд. То, что Глен теперь долбил, даже было не со

всем камнем, а скорее крупными валунами, ссохшимися от глины.
Очень хотелось есть, Сплин забрал последние остатки с собой. Ноги немели, руки дрожали от усталости. “Может он и прав, что ушёл? – думалось Глену. – Что если и правда нет ничего?”
“...нет ничего...
...нет ничего...
...нет ничего... – забилось в его голове, как камешек, брошенный в стену узкой комнаты, – ...нет ничего...”
Но тут лезвие пробило слой глины, и сверху хлынула вода. Видимо, Глен наткнулся на подземную реку. Если это так, по ней можно проплыть к большому руслу, текущему через главный ход и выплыть там. Тогда спасён. А если иначе – утонет.
Глен выплыл в узкое пространство между потолком и водой и отдался течению, как вдруг, ударившись головой о какой-то камень, потерял сознание.

* * *

“И зачем только я у него еду-то унёс? Да зачем, вообще, на всё это подбил?” – Сплин мучался уже седьмой день, и оттого новый тоннель, на этот раз вниз, выходил, как если бы его рыли мизинцем. Наконец изменник не выдержал, собрал в сумку все, что нужно для долгой жизни в тоннеле и понёс её Глену.
Да только прошёл он не больше часа, как упёрся в завал. Засыпало, значит. Он позвал:
– Глен! Гле-е-н! Гле...
Сплин замолк, услышав, как с другой стороны плещет вода.
“Утонул”, – резануло по сознанию.
Утонул за свою мечту. Ради своей, и общей, и его, слабого Сплина, свободы. А он жив. Живой предатель. Живой раб дохлятины и блёсток. Что? Живой? Это он-то живой?
– Да какой я живой?! Падаль я! Червь хищный! Ничтожество! Тварь бездушная! Завёл и бросил! Падаль, гниль!
Слёзы, почему-то неестественно для норников горячие, оставляли ожоги на щеках. Как он ненавидел эти стены, эту тюрьму, и себя как ненавидел!
Никто не нашёл у завала, в тоннеле, вырытом двумя безумцами, его труп. Никто не вынул из его горла вонзённое им самим ржавое и давно не стальное лезвие.

* * *

Когда Глен пришёл в себя, то понял, что лежит на чём-то мягком. Вроде как мех или... впрочем он не знал этому имени. А сверху лился свет. Не рыжеватый, как от огня, а белый, какой не с чем сравнить. Выброшенный на берег встал, тряхнул головой, огляделся... И увидел что-то зелёное, яркое, колышущееся. Как изумруд, только – живое! И озеро, в которое с шумом вырывался из скалы поток, принесший Глена сюда. А вода, вода! Она была не серой, как обычно, а голубой. Сплошной живой подвижный сапфир. А небо! Оно же есть! Есть! И воздух здесь, так чист, как и быть-то не может. И он тоже движется и живёт, как и всё здесь!
Глен оглядел всё это безумными и счастливыми глазами, а потом снова потерял сознание от голода и избытка чувств.